Форум » Дело Дантона (игра завершена) » 094. 15 жерминаля. Казнь. » Ответить
094. 15 жерминаля. Казнь.
Верховное Существо: Переход из темы 093. Консьержери, камера приговоренных, перед рассветом 15 жерминаля Едва приговоренные забрались в телегу, как ворота Консьержери распахнулись перед ними. Гулко погрохотав под арочными сводами, повозка выкатилась на улицу. Запряженные в ней меланхоличные лошадки без понуканий возницы привычно свернули в нужном направлении. В сторону площади Революции.
Ответов - 88, стр:
1 2 3 All
Эро де Сешель: Эро де Сешель сидел на задней скамейке вместе с Фабром д’Эглантином, спиной к лошадям. Золотые лучи солнца словно стекали с неба и заливали все вокруг - заставив Мари-Жана, вздумавшего вдруг оглянуться, сощуриться. Галантный кавалер, любимец дам и бывший депутат Конвента, навлекший на себя немилость за грехи как явные, так и мнимые, да к тому же так не ко времени заговоривший о политике умеренности, с легкой улыбкой и без тени недовольства смотрел на пока немногочисленных прохожих. Может быть, потом их станет больше?.. К этой мысли Сешель отнесся философски.
Камиль Демулен: Камиль подозрительно тяжело и неровно дышал, с трудом сдерживая рыдания. Солнечный денек и приятная свежесть отнюдь не облегчали ему страданий, напротив. Для него все заканчивалось, и только теперь он начинал по-настоящему ценить жизнь.
Эглантин: Процессия двигалась по набережной - которую еще год или два назад намеревались починить, да так и не удосужились довести дело до конца - отчего повозка все время подскакивала на выбоинах и моталась из стороны в сторону. Удержаться при этом на скамейке без помощи рук было почти невозможно - и едва не свалившись на пол в третий раз, Фабр высказал, что он думает об этой стране и царящих в ней порядках. Слева все еще тянулась стена Консьержери с ее толстыми средневековыми башнями, постепенно уплывая назад - и вместе с ней из его жизни исчезала Беатрис, девушка из маленькой провинциальной деревеньки. На грязной воде Сены плясали солнечные зайчики, цокали по булыжнику подковы лошадей национальных гвардейцев, сопровождавших осужденных, и кто-то зевак ошарашенно заорал: "Сдохнуть мне на месте, это же Дантон!"
Верховное Существо: Несмотря на ранний час, улицы, по которым проезжал печальный кортеж, были забиты народом. Слух распространился по Парижу еще до рассвета, и сотни людей в этот ранний час поспешили убедиться своими глазами в том, во что верить не хотелось. Рабочие побросали свою работу, те, кому не надо было рано вставать, заставили себя выбраться из теплых постелей и толпились на тротуарах, кое-как одетые и непричесанные. Не было обычных насмешек над приговоренными и пения "Марсельезы". Впрочем, попыток бунта тоже не было. Парижане скорбно молчали и не шевелились, провожая взглядами телеги.
Эро де Сешель: Эро по-прежнему не выказывал признаков волнения, даже приветственно наклонил голову, узнав давнего знакомого. Должным образом проститься, если уж суждено встретить кого-то!.. Кто-то мог бы подумать, что натура аристократа настолько впитала изысканность манер, что и сейчас он не отступился от них - и, возможно, был бы не совсем неправ. Но для Эро прежде всего было важно достойно проститься - и с жизнью, и с людьми. Он слишком долго убегал от себя и от горькой правды - лишь в тюрьме ощутив, что эта слабость уже не властна над ним.
Камиль Демулен: Несчастный Демулен дрожал и в отчаянии озирался по сторонам. Толпа вокруг повозки сливалась в единую массу: лениво-любопытную и враждебную одновременно. Равнодушно взирающую на обреченных, которым восторженно рукоплескала несколько всего дней назад. Это было настолько неправильно, что Камиль, было собравшийся встретить смерть если не сравнодушием, но хотя бы в надменном молчании, не выдержал: - Французы! Разве вы не в-видите, что на ваших г-глазах убивают ваших последних защитников?! - со слезами на глазах выкрикнул журналист, но его голос потонул среди шума запруженной народом улицы.
Эро де Сешель: Мари-Жан резко обернулся на этот крик, на мгновение потеряв свою невозмутимость - граничившую со спокойно-измененным состоянием сознания. А какое еще состояние должно быть у гражданина, которого везут на казнь? Либо неестественно отстраненное (конечно же, со множеством различных оттенков настроения), либо на грани истерики или уже за гранью - последнее, к счастью, наблюдалось редко и, к несчастью, случилось с Камилем Демуленом. Итак, Эро обернулся - но решил удержаться от слов. Утешить чувствительного Камиля в подобный момент был способен разве что Дантон.
Дантон: - Молчи, Камиль, и не позорь нас и себя, - устало сказал Дантон, который ехал, развалившись с удобством (насколько позволяли связанные руки) и даже как будто задремал. - Чего ты хочешь от этого запуганного стада?
Камиль Демулен: - Я... я... - Связанные руки мешали утереть слезы, и те редкими каплями катились по щекам Камиля. - Я пытаюсь их вразумить. Но они почему-то не слышат. Н-не хотят слышать. Жорж, что стало с Францией?.. Разве ради этого я бросил их на штурм Бастилии?.. Вообще-то в далекий уже июль 1789 года Демулен лишь дал необходимый толчек готовой сорваться лавине, сам о том не догадываясь и не предполагая последствий. Но сейчас он не стал углубляться в эти тонкости, справедливо полагая, что Дантон правильно поймет его отрывистые бессвязные речи.
Дантон: - Они просто боятся, - вздохнул Дантон. - Нет больше народа, который ты поднял на Бастилию, есть перепуганное стадо баранов. Ни один из них не станет слушать тебя сейчас, потому что все понимают: иначе они окажутся на твоем месте. Сиди смирно, Люси, бери пример с Эро и Фабра.
Эро де Сешель: Один из тех, кого привел в пример Дантон, рассеянно прислушивался к разговору, провожая взглядом знакомые места. Здания, и вывески лавок, окна, лица… Много лиц.
Эглантин: Может, Фабр и сидел бы смирно, если бы в очередной раз не свалился со скамьи. Прошипев: "Ну все, мне это надоело!" - он умудрился подняться на ноги, ухватившись за ограждение повозки. Теперь он видел и своих товарищей: Жоржа, сидевшего с таким видом, будто он в личном экипаже отправился прокатиться, Эро - этому, похоже, было уже все едино, лишь бы затянувшийся кошмар поскорее закончился, Камиля, плачущего, замурзанного и не имевшего возможности вытереться, спину сидевшего на козлах гвардейца - а еще мерно колыхавшуюся толпу серо-коричневого оттенка, с редкими вкраплениями ярких пятен. Толпу, которая могла бы с легкостью смять не такое уж многочисленное оцепление, которая могла бы все повернуть по-другому. Могла бы, да больше не имела сил... Которая была теперь просто толпой, а не единым сплоченным во имя единого замысла целым. Куда все ушло? Когда они утратили способность находить общий язык с народом, занявшись только и исключительно своими делами? - Прииивет, граждане! - два десятка лет на сцене и словесные баталии последних лет в Конвенте пошли от природы звонкому голосу Эглантина только на пользу. - Дивный денек сегодня, а самое главное - есть на что посмотреть! Эй, красотка, да-да, именно ты! Улыбнись, мне будет что вспомнить перед смертью!
Эро де Сешель: Эро не хотел вмешиваться. Но почему-то все-таки вмешался. Было ли тому причиной упоминание о красотках - как истинный ловелас, Эро промолчать не мог, или же голос Фабра на какой-то момент взбодрил его - подобно тому, как дождь может освежить разморенного жарой путника, но так или иначе Эро де Сешель негромко спросил в своей обычной галантной манере: - Кого именно вы имеете в виду, Фабр, позвольте спросить? Ужель ту рыжую девицу?
Верховное Существо: Дантон недовольно оглянулся через плечо, но ничего не сказал. Пусть дурачатся, лишь бы не кисли. Красотка, к которой обращался Фабр, испуганно ахнула и спряталась за чьей-то спиной. Тола зашевелилась, но по-прежнему не решалась реагировать.
Эро де Сешель: - Торжествуйте, Фабр, - она все-таки не осталась к вам равнодушна, - подвел итог Эро. - Вы снова обыграли меня, а я вновь удивительно некуртуазен, если мне продолжает не везти. Впрочем, хотя бы с одной дамой мне сегодня улыбнется удача. Натурально, ее общество не может не внушать священного трепета! - Сешель вновь посмотрел в сторону народа.
Эглантин: - Эта дама любит нас всех без исключения и никому не отказывает, - повозку подбросило на очередной выбоине. - Эро, как думаете, та девчонка, что свидетельствовала против нас на судилище... пришла ли она сегодня? Стоит ли она в толпе, смотрит ли на нас?.. Эй, толстяк, брюхо подбери! - заорал он, углядев в толпе подходящую жертву. - А то смотреть мешает, потом не сможешь в точности рассказать приятелям, как убивали последних честных людей во Франции!
Камиль Демулен: Наблюдавший эту сцену Камиль потрясенно вытаращил глаза и отодвинулся подальше от двух сумасшедших и поближе к Дантону, единственному оплоту спокойствия среди приговоренных.
Эро де Сешель: - Ах, Фабр, не она - так кто-нибудь другой, есть ли разница? - откликнулся не раз выписывавший подорожные и иностранные паспорта Эро, оказавшийся поневоле "спасителем" и живописца Антуана Гро.
Камиль Демулен: Межде тем неповоротливая телега свернула на улицу Сен-Оноре. Сколько раз Камиль ходил этим путем! К Максимильену. Тогда... Еще несколько дней назад они были так близки и дружны, что даже Дантон не покушался на эти узы. Ворчал, подтрунивал, но не пытался запретить Камилю видеться с Робеспьером. Демулен вздрогнул и постарался прогнать ненужное наваждение, но взгляд уже привычно отыскал дом столяра Дюпле. Не в пример соседним домам, где любопытные гроздьями висели из окон и с балконов для лучшего обзора, все ставни в жилище Неподкупного были наглухо затворены.
Эглантин: - Жорж, а не поприветствовать ли нам нашего лучшего и вернейшего друга? - поинтересовался Фабр. - Странно, что он не стоит на балконе, приветственно размахивая флагом и осыпая нас цветами. Может, он, как всегда, не в курсе? Может, он не желает попрощаться с нами? С чего бы это, как думаешь?
Дантон: - Глядите-ка, этот трус спрятался! - Дантон тоже оживился, когда телега выехала на улицу Сент-Оноре. - Забился в щель, как мокрица. Эй, Робеспьер! - закричал он во все горло. - Покажись!
Эро де Сешель: - Безусловно, он сейчас очень занят, - начал отвечать с предельно вежливой улыбкой Эро. - Цветами, Фабр? Разве что патриотическими. Вы не знаете, выращивают ли в какой-то... - тут раздался громовой голос Дантона - и Сешель закончил фразу уже на ухо Фабру, но зато почти пианиссимо, - ...оранжерее синие розы? Мне известно лишь о белых и красных! - Эро все же покосился на Жорж Жака. Про Робеспьера ему совсем не хотелось думать - это было в прошлом.
Дантон: Телега со скрипом тащилась своим путем. Робеспьер так и не выглянул. Чего от него, впрочем, и ожидать. -Граждане, передайте от меня сердечный привет Неподкупному! - крикнул Дантон, оглядываясь назад. - Скажите ему, что мы его дождемся. Еще увидимся, Робеспьер! До скорого свидания!
Эглантин: - Мааакс, мы будем тебя ждать с нетерпением! - визгливым голосом дешевого фигляра из уличного балагана провыл Фабр. - Нам без тебя будет скуучно! Мааакс, неужели ты не явишь нам нам на прощание свою кислейшую морду? Поздравляю, граждане, теперь у вас остался только он - Макс единственный и неповторимый! Ничем не примечательный дом оставался позади, уплывал в прошлое. Фабр прокашлялся после криков и ухмыльнулся Эро: - Он торчит в нужнике, я в этом уверен. И ужасно страдает. Во всяком случае, я на это надеюсь. А патриотические букетики нынешним летом будут составлять из васильков, ромашек и маков. Жаль, нам никто не преподнесет такого букетика.
Камиль Демулен: Каммиль в отчаянии кусал губы. Закрытые ставни, за которыми спрятался человек, которого Демулен боготворил и боялся, к которому тянулся почти всю свою сознательную жизнь; рык Дантона и невнятный гул равнодушной толпы - все производило на него тягостное и мятущее впечатление. В душе нарастало чувство обиды, презрения и жалости к боязливым парижанам, к сейчас всесильному и опасному, но стоящему на глиняных ногах Комитету, к изнывающему и задыхающемуся под тяжестью собственной неподкупности Максиму Робеспьеру. Демулен расправил плечи, глубоко вздохнул и спокойно, без сожалений отвел взгляд от дома, который он видел в последний раз.
Эро де Сешель: - Ах да, я и забыл про полевые цветы! - отозвался Мари-Жан. - Розы! Прощай - алая роза, госпожа М... Прощай, белая роза, госпожа А... Право, Фабр, сейчас я попрощался с ними обеими с легкостью. Мог ли я думать, что так будет? Быть может, моя Адель вдохновит кого-то увековечить ее красоту!.. Фабр, как вам кажется, какими нас запомнят? - Сейчас тщеславие Эро было скорее философского оттенка.
Эглантин: - Драными, пожеванными и ужасно неопрятными, - предположил Фабр. - Впрочем, для Жоржа это является обычным состоянием, так что никто не удивится и не возмутится. А про вас скажут: "Что же до Эро, он, как обычно, сидел с таким видом, будто ему глубоко наплевать на весь Париж и Конвент, вместе взятые. Наверняка вспоминал Версаль и думал, что надо было сматываться в эмиграцию". Что же до меня... - он дернул плечом, поудобнее ухватившись за шаткое ограждение. - Весело жил, нелепо помер, растратил талант и деньги впустую, о чем ничуть не жалеет. Да, я ни о чем не жалею! - последнюю. фразу он прокричал в полный голос, адресуясь скорее не толпе, а небу над ней и крышами.
Эро де Сешель: - О, значит, думать обо мне будут неверно, - проговорил Эро. - До определенной степени. Эмиграция! Уехать из Парижа? Отречься от всего, что было твоим? Скрываться под чужим именем? Никогда! Скажу вам, рискуя показаться сентиментальным, что я также не жалею ни о чем - о, конечно, я сделал бы что-то по иному... доведись такая возможность. Но самую малость. - Взгляд Сешеля был сейчас спокойным, даже мягким.
Дантон: - А о чем можно жалеть в нашем положении? - вмешался Дантон. - Мы прожили такую жизнь, что дай бог всякому. Мы кутили, баловались с девочками, рисковали, интриговали, падали и поднимались снова, вершили великие дела... А впереди нас ждет бессмертие!
Эглантин: - Гильотина нас ждет, - сварливо напомнил Фабр. - И кладбище на Шалотт. Омерзительное местечко. Сбрасывают гробы прямо в ров. Я как-то сходил, полюбовался на свое будущее пристанище.
Эро де Сешель: - Удивительно, что мы действовали схожим образом. Наблюдая подобные процессии, я пришел к выводу, что умирать тоже можно учиться. Это агония Республики!..
Камиль Демулен: - Они все... Все эти люди убивают не нас, а б-будущее. Я уверен, что комитетчики за все поплатятся, - кивнул Камиль. Он безуспешно старался сдуть с лица лезущую в глаза прядь непривычно коротких волос. - И повторят наш путь. Не знаю, когда это случится, но это обязательно произойдет.
Эглантин: - Смотрите-ка, Камиль решил податься в пророки, - не без ехидства заметил Фабр. Улица Сент-Оноре была достаточно длинной, доходившей почти до самых садов Тюильри, а сейчас она казалась просто бесконечной. Создавалось впечатление, что повозки с эскортом движутся все медленнее, из-за запрудившей улицу толпы, опасливо жмущейся к стенам домов и все же пришедшей посмотреть на зрелище. На каком-то очередном перекрестке случился маленький инцидент: сквозь гул толпы прорезалось отчетливо и громко выкрикнутое имя. - Фабр! Франсуа! Мы здесь!.. Их было видно всего мгновение, пока повозка катилась мимо - двое мужчин и женщина, умудрившиеся забраться на оконную решетку какой-то лавки в первом этаже, и тем самым оказавшихся над головами зевак. Женщина отчаянно махала платком - белый лоскуток исчезал и появлялся, исчезал и появлялся... Толпа качнулась и переулок скрылся, прежде чем Фабр успел толком разглядеть, кто это был и сумел откликнуться.
Эро де Сешель: - Фабр, кто это был? - спросил Мари-Жан. - Может быть, ваши друзья-актеры? Они назвали ваше имя - что характеризует их как людей свободолюбивых, истинно свободолюбивых. А свобода - она сильней законов, как и любовь.
Верховное Существо: Приговоренные отчаянно бодрились и шутили, а тяжелая повозка уже выкатилась на забитую народом площадь Революции. Не смотря на довольно ранний час здесь собралось множество людей. Толпа шумела и заметно волновалась, оскорбительные выкрики в адрес Дантона перемежались невнятным, но каким-то растерянным ропотом. Повинуясь приказу национального гвардейца во главе процессии, охрана плотнее сдвинула ряды вокруг телеги. - Расступитесь, расступитесь, граждане парижане, дайте проехать! - надрывался возница, направляя лошадей через людское море в сторону возвышающегося в центре площади досчатого помоста с гильотиной, возле которой скучали несколько человек - Сансон с помощниками.
Дантон: - Ну вот и приехали, - жизнерадостно прокомментировал Дантон. - Дело движется к развязке, друзья. Он не бодрился - просто старался не заглядывать в себя, чтобы не обнаружить вдруг ни страха, ни жалости к себе. Надо просто отключить все глубокие чувства, не думать ни о смерти, ни о вечности, ни о любимой жене и детях, ни даже о республике. Только так и можно выдержать.
Камиль Демулен: Камиль зачем-то задержал дыхание, с болезненным любопытством разглядывая очертания гильотины на фоне по-весеннему ясного и чистого неба. "Как красиво", подумал он и тут же испугался собственных мыслей. Только бы снова не сорваться... Повозка не проделала еще и четверти пути до помоста, как там началось какое-то видение. Демулен побледнел и пошатнулся, однако на сей раз опасения его оказались напрасны. Впереди была последняя маленькая отсрочка. На плаху в эту минуту входили те, кого привезли на первой телеге. Они выехали из Консьержери на несколько минут раньше повозки с Дантоном.
Эро де Сешель: Когда торговые ряды закончились, Эро, ощущая известное равнодушие к происходящему, осознал, что его умонастроение двойственно: он до последнего отдавался впечатлениям, подобно тому, как человек, чья жизнь разрушена, не может не залюбоваться закатом, выйдя вечером из дома. Или же любование закатом в подобной ситуации – привилегия не всех? Так или иначе, сейчас было утро, а не вечер, и любоваться пришлось не красотами природы, а совсем иным видом. Надеясь, что он выглядит хотя бы относительно свежим, Мари-Жан с долей странного для человека в его положении интереса посмотрел в сторону гильотины.
Лазар Карно: Генерал Карно появился на площади Революции ещё до того, как на неё привезли дантонистов. До этого он уже успел нанести Луизе визит. она попросила его, чтобы лазаррассказал ей о последних моментах жизни Жоржа. Карно согласился. Всю дорогу он думал о том, как потом донести до детей,что папы больше нет. С этими думами он прибыл в сопровождении только двух адьютантов на площадь. Гвардейцы приветствовали его, народ взирал на самого Организатора побед, который прибыл сегодня на площадь, чтобы быть рядом с народом. Карно озирал народную толпу и кутался в плащ. Пробравшись через толпу поближе к эшафоту, он стал оглядывать гильотину, на которой вот-вот будет казнён его соперник. Карно усмехнулся и поправил свою знаменитую роскошную шляпу - он не собирался скрываться от тех, кто скоро будет отправлен на тот свет. Насвистывая про себя какую-то военную песенку, Лазар вглядывался вдаль. Наконец, телеги с осуждёнными прибыли и Лазар сразу же узрел среди сидящих в одной из них Дантона. "Ах, Жорж-Жак, - подумал он про себя. - Вот и спета твоя песенка!"
Эро де Сешель: Профиль всадника поодаль показался Мари-Жану знакомым - уж не Карно ли? Некстати пришла на ум одна из бесед с д'Эспаньяком. Тогда несколько бокалов вина способствовали тому, чтобы Эро дал волю своим опасениям. Его знакомства выдаются за заговор, по неведомой ему причине распространявшаяся после заседаний Комитета информация - повод считать его шпионом. Почему его, находившегося в то время на Рейне, а не Карно, к примеру? По паре высказываний Робеспьера можно сделать вывод, что он не вполне доверяет надежности бравого генерала. Почему предпочли обвинить его? Потому что Карно более нужен, не так ли? Ах, какой был скандал о передаче сведений Испании! Разумеется, ему нечего было возразить против того, что необходимая информация была прислана в письме. И разумеется, он уничтожил все бумаги, чтобы скрыть улики от революционного правосудия! А та интрижка с Николетт… Право, это было совсем другое и много позже! Странно, но об этом небольшом происшествии Комитеты, похоже, ничего не узнали. Эро отвернулся и стал смотреть на небо. Кто знает, вдруг сюда явится Сен-Жюст? Эта встреча была бы величайшей несправедливостью. Может так называемый предатель родины умереть спокойно? Но «Фениксу Конвента» было не суждено в ту минуту вновь углубиться в свои мысли. Телега проехала еще немного, и Эро заметил д’Эспаньяка, продвинувшегося на несколько шагов к эшафоту. - Жорж... - Он и сам не знал, что хотел сказать. И замолчал.
Дантон: Данто обернулся со своим обычным благодушным видом. - Ну, что? Не волнуйтесь, скоро ваша очередь.
Эро де Сешель: Сешель вернулся к иронии - своей обычной маске, с которой давно сроднился. И которая могла свидетельствовать как о неискренности, так и о чистосердечии - хотя окружающие и не всегда замечали разницу. - Какая жалость, мы лишены даже дружеских объятий на прощание! Что за дикая страна!..
Лазар Карно: Лазар продолжал взирать на осуждённых дантонистов, среди которых он отметил наличие бывшего коллегу по КОСу Эро де Сешеля, бывшего аристократа. При этом Карно усмехнулся. Повидал он на своём веку немало аристократов и немало. Среди них всякие встречались. Например, такие, как де Сад, который был принял революцию, но был арестован за нарушение моральных и нравственных норм. Всё же революция не означает полныйразрыв с прошлым. и если кто-то думает, что всё дозволено, они глубоко ошибаются. Вообще, Карно считал личную жизнь достоянием одного человека, но не всех. Это было бы неприлично ужасно. Карно глубоко презирал Колло и Фукье за их аморализм, но они хотя бы не писали книг о своих любовных похождениях. С последним сейчас надо было дружить и дружить крепко. Карно переживал, что несмог уберечь от тюрьмы Лавуазье, гениального химика. Шенье можно попробовать спасти, хоть он и роялист. Но Карно слишком любил его стихи. И был готов сделать для него что-нибудь, чтобы он жил. Луиза была почти спасена. Завтра она уедет к родителям по охраной солдат. Карно вздохнул и снова обратил взгляд на Дантона. Рядом с ним он приметил и фигурку Камиля Демулена. Карно улыбнулся. "Не помог тебе твой Макс!" - злорадно подумал он про себя.
Камиль Демулен: На эшафоте заканчивались последние приготовления. Камиль старался отвернуться, чтобы не видеть этого тягостного зрелища, но не мог отвести глаз. Он как зачарованный смотрел на Сансона, с помощью ассистента укладывающего на доску первого из приговоренных. Камиль не смог различить лица несчастного, а обрезанные волосы и простая белая рубашка не способствовали опознанию. Возникла небольшая заминка - пока двое доброхотов заботливо пододвигали поближе к гильотине корзину в еще чистыми сегодня опилками. Демулен проводил взглядом эту пару, когда под одобрительные выкрики толпы они возвращались на зрительские места - дородная матронна и совсем еще зеленый мальчишка. Добрые патриоты... Отвлекшись, Камиль пропустил момент, когда палач быстро отпустил веревку. Только дружный вздох, разом исторгнувшийся из сотен глоток, заставил его обернуться. Все было уже кончено, и вокруг гильотины вновь суетились заплечных дел мастера, сами того не подозревая милосердно загораживая от Дантона и его спутников происходящее на эшафоте. Камиль запоздало побледнел и отвернулся.
Дантон: Дантон равнодушно смотрел в сторону и даже не переменился в лице, когда раздался глухой удар, знаменующий первую смерть. -Какая гнусность - заставлять нас ждать здесь! - процедил он сквозь зубы.
Камиль Демулен: - Полагаешь, это сделали специально? - голос Демулена звучал напряженно и как-то неестественно. Он отчаянно боролся с подступающими к горлу рыданиями.
Дантон: Дантон покосился на Демулена. Тот был в который раз за прошедшие часы близок к истерике, а истерики у него следовало не допустить любой ценой. Поэтому он как следует обдумал ответ, прежде чем дать его: - Специально, Люси. Они хотят лишить нас мужества, но им это не удастся!
Эро де Сешель: «Сабельный удар», - вдруг подумалось Эро. О богиня Разума, какой сабельный удар! Если по точности и быстроте такое сравнение и было возможно, то не по звуку… Нечто рокочущее и постепенно набирающее силу… потом глухой звук и все. Мари-Жан закрыл глаза; голоса слышались как во сне. Любопытно, абсолютная темнота - это как? Он никогда не задавался этим вопросом, но внезапно это стало чуть ли не насущно важным. Что он увидит… после? Ничего? А может быть, он узрит таинственного Духа Земли или иные силы матери-природы? Или же ничего из этого, но сонмы ангелов, будто иллюстрацию к Святому Писанию?..
Камиль Демулен: - Пусть это поскорее закончится... - чуть слышно пошептал Камиль, из-под полуопущенных ресниц разглядывая свои туфли. Разом навалилась усталость и глухое отчаяние. Ничего не будет. Теперь точно ничего не будет впереди. Только небытие. Осталось уже совсем немного.
Руаль Шалье: В пучине взволнованной толпы, прижавшись к чёрному фонарному столбу, стояла девушка, одетая в тёмно-зелёное платье, на вид ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Она не знала, что заставило её прийти сюда. Возможно, это было своеобразной попыткой наказать саму себя за событие, происшедшее вчера (неужели лишь вчера?), а может, желанием последний раз увидеть этих несчастных людей, убедившись, что того, кто ей столь дорог, там нет… Она и сама не знала. Девушка, как зачарованная, смотрела на эшафот, не отрываясь и не моргая. Даже после того, как с глухим стуком опустилось тяжёлое лезвие и голова осужденного скатилась в корзину, она не нашла в себе сил закрыть глаза или отвернуться, лишь плотнее прижалась к холодному чёрному железу.
Лазар Карно: Первый.... Нож гильотины в мгновение секунды отправил в корзину первую голову. Вокруг Лазара раздался вздох, исшедший от сотенн людей. Чтож, кульминация этой пьесы началась. Скоро всё будет кончено. Дантон будет казнён. Всех их казнят. Лазар чуть улыбнулся и продолжил наблюдать за гильотиной. Краем глаза он смотрел на толпу. Сочувствующих он пока не замечал. Рядом с ним находился Тибо, которому было приказано смотреть на эту толпу во все глаза. Анри Лазхар в этом вопросе не доверял - этот молодой парень, который страшно гордился своим мундиром, был охоч до женского пола и в толпе он предпочитал высматривать не подозрительных, а красивые женские личики. Вот и сейчас он занимался именно этим. Лазар переключился ненадолго на Анри. Негодник уже успел присмотреть себе в толпе красотку. Так и есть. Внимание молодого донжуана привлекла девчонка в зелёном, стоявшая у фонаря и смотревшаяна эшафот. Лазар улыбнулся и снова переключил свой взгляд в сторону гильотины. А с Анри он ещё поговорит.
Эглантин: "Лучше бы они не приходили. Лучше бы не рисковали понапрасну. Лучше бы ты не высовывался и оставался на своем месте. Лучше бы не водил дружбу с людьми народе Жорж Жака и Камиля, не пытался бы прыгнуть выше головы, друг мой. Может, прожил бы дольше. Хотя на хрена тебе бы сдалась такая жизнь, спрашивается?" Фабр узнал тех людей на перекрестке - или думал, что узнал, теперь это больше не имело значения. Кто-то из тех, с кем он провел вместе несколько лет, удивляя и забавляя огромный город с шатких деревянных подмостков. Кто-то, у кого достало мужества не отказаться от него. Их маленькое актерское братство, всегда в одиночку против всего света, всегда с высоко поднятой головой и улыбкой. Что-то умерло внутри него, подернулось холодным и скользким льдом, угасло, как светильник на ветру. Веселый, жизнерадостный огонек, согревавший его жизнь и жизнь окружающих, померк. Эглантин больше не переругивался с толпой, не задирал окружающих, не пытался язвить и пикироваться со спутниками. Даже первый глухой удар ножа гильотины, отсекший чью-то голову, не заставил его вздрогнуть и невольно посмотреть туда, где возвышалась узкая темная тень Всеобщей Вдовы. Ему почему-то захотелось помолиться, да только, как назло, он не мог вспомнить ни одной молитвы. Всю сознательную жизнь он бравировал своим неверием и атеизмом, а теперь, когда в кои веки умирающему человеку захотелось поговорить с Господом, у него и слов подходящих не нашлось. Ну и ладно. Все равно скоро все будет кончено. И, если в этой толпе толкаются сейчас его знакомые, они скажут, что бывший фигляр до конца оставался спокойным... даже равнодушным. Ему не сломать этой стены. Жаль только Беатрис - он не сумел оставить ей ничего, кроме мечтаний и нескольких исписанных листков, и покинул ее в тюрьме. Может, ей все-таки удастся проскользнуть между революционными жерновами, не так уж она и виновата перед Республикой... Впрочем, сейчас невиноватых нет. Всякий в чем-нибудь да виновен. Хотя бы в том, что умудрился жить в эти суматошные и кровавые времена. Он повернул голову - посмотреть, что творится на эшафоте с гильотиной - и не ощутил ничего. Ни страха, ни печали, ни сожаления. "Я высохший лист на ветру, вылущенный орех, пустая раковина, в которую напрасно дует ветер. Меня уже нет. Меня больше нет".
Верховное Существо: На эшафот возвели очередного приговоренного. Безвольно обмякшего человека как куклу привязали к доске, закрыли деревянный "ошейник"... Лезвие упало. Все заняло не более трех-четырех минут.
Лазар Карно: Ещё один... Ещё один человек распрощался с жизнью и головой. Сансон разогревал публику аперетивом в виде малозначимых приговорённых,чтобы потом подать им на сладкое,вкачестве десерта Дантона и его товарищей. Лазарулыбнулся, подумав об этим. Франция стала Римом - здесь хватало зрелищ, правда, не хватало хлеба и приходилось зрелищами имитировать хлеб. Лазар снова улыбнулся. Это сравнение ему очень понравилось. Интересено, а что думает по этому поводу любитель античности гражданин Демулен? Затем ненадолго он отвлёкся на дела. После казни Лазар планировал найти Сен-Жюста и передать ему одну очень интересную бумагу, переданную ему сегодня через дежурного адьютанта. Решив этот вопрос, Лазар снова обратил взор на эшафот.
Эро де Сешель: Мари-Жан наконец выбрал себе подходящий объект для наблюдения - статую Свободы. Она и ужасное сооружение неподалеку - дивное соседство! Сегодня торжествует гильотина, неужели Свобода переварит эту кровавую дань?
Камиль Демулен: Первая телега стремительно пустела. Куда быстрее, чем желал Камиль. Когда последний из осужденных, поддерживаемый палачом неловко и неуклюже поднялся на эшафот, Делулен судорожно втянул в себя воздух. Он крепился изо всех сил, но затылок все равно будто сдавило стальным обручем. - Этого не может быть... - беспомощно прошептал он.
Эглантин: - Конечно, не может. Это все тебе снится, - не зло, но скорее равнодушно отозвался Фабр. - Скоро ты просто заснешь... и проснешься где-нибудь в другом месте. Надеюсь, там будет лучше, чем здесь. Толпа вокруг колыхалась, гвардейцы отпихивали подошедших слишком близко граждан, помощники гражданина Сансона наскоро отмывали помост и посыпали землю под эшафотом свежими опилками. Поднятое вверх лезвие уже не блестело, оно было все в мутно-грязных разводах.
Лазар Карно: Лазар пригляделся - очередь подходила к десерту, то бишь, к дантонистам, а именно к Дантону, Эро де Сешелю, Фабру и Камилю. Надо запомнить их последние слова, наверняка, они будут дойстойными их. Про Дантона Лазар был уверен, что он обязательно скажет что-нибудь этакое, сильное, как и всегда. И его смерть он хотел зреть ещё и по этой причине. Не каждый день, чёрт возьми, гильотинируют таких людей!
Верховное Существо: К телеге, в которой сидела главная четверка приговоренных, подошли жандармы. -Спускайтесь, граждане, - негромко сказал один из них. Сходить на землю со связанными руками было неловко, и жандармы поддерживали осужденных с какой-то трогательной заботливостью, абсолютно неуместной при нынешних обстоятельствах (казалось бы, какое имеет значение, если кто-то упадет и ушибется), но никак иначе они не могли выразить свое сочувствие и уважение.
Лазар Карно: Итак, вот и пришла очередь дантонистов. Жандармы подошли к телеге и начали сгружать оттда приговорённых. На Лазара навеяло что-то философское, он размышлял о превратностях судьбы, о жизни, смерти. Sic transit gloria mundi - сказал кто-то из древних. Ещё недавно Дантон кричал с трибуны свои пылкие речи, а теперь его ведут на заклание, ведут наказнь, котораянавсегда закроет этот фонтан красноречия.
Эро де Сешель: ...Мари-Жан аккуратно поставил ногу на ступеньку лестницы, приставленной к телеге, и спустился с застывшим на лице выражением приветливого спокойствия. Кивнув жандарму, подавшему ему руку, словно почетный гость на банкете, он сделал шаг вперед - и вот тут почувствовал, что у него закружилась голова.
Камиль Демулен: Секунды ускорили свой бег. У Камиля от ужаса подкашивались ноги, и только благодаря заботам жандарма он не рухнул на мостовую подобно сломанной кукле. Эро направился к лестнице первым. И Демулен испытал не благодарность за еще несколько минут жизни, а зависть - для Эро скоро все закончится, а ему еще предстоит новая пытка - видеть, как умирают друзья. Эта постыдная слабость длилась всего всего лишь секунд. Камиль вздохнул. Пусть им будет легче, чем ему.
Эглантин: За время пути связанные руки затекли настолько, что он уже почти их не чувствовал - ни пальцев, ни запястий. Фабру предстояло спускаться из повозки следом за Эро - и он подошел к короткой лестнице, уклонившись от протянутой ему руки жандарма. Он не хотел, чтобы к нему прикасались, чтобы разрушали ту невидимую стеклянную стену, которую он возвел вокруг себя, отгородившись от мира. И три ступеньки короткой лестницы он преодолел прыжком - неловким, но прыжком, едва не подвернув ногу на булыжниках. Теперь они находились в тени эшафота и Вдовы Гильотен, она возвышалась над ними, им оставалось пройти несколько ступенек вверх, на помост. Блаженное бес-чувствие все еще не оставляло его, хотя и опасливо звякнуло - когда стоявший в паре шагов от него Эро как-то странно и грузно качнулся, сперва назад, а потом заваливаясь набок...
Эро де Сешель: Приблизившись к эшафоту, Эро де Сешель отчетливо почувствовал запах крови - запах своей скорой смерти. Как ни отмывали помост и сколько бы ни сыпали опилок под него - эта мера была действенной лишь относительно. И дощатый помост выглядел не менее зловеще. Кажется, он в самом деле решил потерять сознание вот сейчас? Как не по-аристократически - или наоборот? - подумалось с привычной самоиронией. Эро оперся на Фабра и перевел дыхание, замерев на несколько мгновений. - Право, не смотрите не меня так!.. Здешний воздух не вполне мне по душе - совсем не для прогулок! - негромко сказал он и, не промолвив более ни слова, пошел к эшафоту.
Лазар Карно: Итак, первым на эшафот взошёл Эро де Сешель, бывший коллега Лазара по КОСу, бывший аристократ... Бывший, одним словом. Дантонист, умеренный. Контрреволюционный элемент. И без минуты покойник. Что можно сказать о нём? Его чувство юмора было своеобразным. И многим не нравилось. и вообще, его образ мыслей, его манеры. Много чего. Вот уж кого Лазара было не жаль, так это его. Другое дело Дантон, несмотря на обстоятельства, Лазар всё же имелк нему некоторое уважение - а кто сказал, что врагов не надо уважать? Он был достойным врагом. И из третьего сословия. Не то что этот аристократ Эро. Тьфу! Лазар посмотрел на него и его лицо наполнилось презрением.
Эглантин: "Не надо. Пожалуйста, не надо. Не уходи". Идти Эро было всего ничего, несколько шагов и пяток ступенек по деревянной лестнице вверх, несколько шагов в коридоре оцепления, мимо странно молчаливой и притихшей толпы. И поздно уже кричать, поздно взывать к кому-то, проклинать или просить о милосердии, поздно вообще делать хоть что-то, остается только подниматься и опускаться вместе с колесом Фортуны, остается только смотреть вслед, осознавать свое полное бессилие, остается держать голову высоко поднятой и делать вид, что ты не капли не боишься смерти. Ведь пока ты есть - ее нет, а когда она придет - тебя уже не будет.
Эро де Сешель: Ноги налились словно свинцовой тяжестью - однако ему удалось взойти на эшафот ни разу не споткнувшись. Когда его стали привязывать к доске - Эро де Сешель не закрыл глаз, не закрыл и тогда, когда доска приняла горизонтальное положение, а на его шею упала вторая деревянная пластина с вырезанным полукругом и продольным разрезом. Поистине, удивительно простое и функциональное изобретение! И говорят, в высшей степени гуманное. Смежил веки он лишь в последние секунды. За что он умирает? Конечно же, за Республику. Пусть его идеалам и не суждено было воплотиться в жизнь. При его жизни.
Лазар Карно: Лазар сжал кулаки. Эро положили на доску и всё было уже готово. "Ну, ну же!" - твердил про себя Лазар. Он смотрел на это всё с каким-то азартом, с жестокостью что-ли. И это понятно - он солдат и кровь его не страшит, а только заводит, возбуждает... Лазар ждал с нетерпением, у когда нож упадёт и отправит в корзину негодную голову Эро де Сешеля, аристократа и бывшего члена КОСа, дантониста...
Эглантин: - Жорж, - Фабр оглянулся, невесть зачем окликая их павшего предводителя, понимая, что Жорж не в силах сейчас ничего сделать или помешать тому, что творится. Дантон стоял в повозке, на помосте суетились помощники Сансона, сам исполнитель казней стоял чуть в сторонке, положив руку на веревку, и человек там, под ножом - это был уже не Эро де Сешель, красноречивый и изящный любимец дам, а просто какое-то безымянное тело, жертва на заклание, и сейчас нож упадет вниз, так быстро, что не уловить глазом, и чужая жизнь кончится... Фабр не выдержал и отвел взгляд. Замерев в ожидании глухого стука, свидетельствующего о том, что Мари-Жана больше нет на этом свете. "Хорошо, что Беатрис не сумеет придти и увидеть это. Она бы не выдержала".
Верховное Существо: Дантон что-то пробурчал, нечто вроде "заткнись, Фабр" (в кои-то веки Дантона было плохо слышно!). Сансон дернул рычаг. Тоненький свист обрушившегося вниз лезвия, отвратительный хруст и глухой стук. В наступившей тишине - что-то вроде журчания воды. Это кровь лилась на деревянный помост.
Эглантин: "Я сейчас закричу. И наплевать, что там будет потом и что о нас станут думать потомки. Так нельзя. Нельзя так поступать с людьми, мы не заслужили, чтобы нас разделывали вот так, как туши на бойне..." Закричал не он - закричали где-то в толпе. Короткий вскрик женщины, истошный и обморочный - единственный вскрик, тут же затихший, словно кричавшей зажали рот. Возня на помосте - помощники Сансона поднимали ярмо и лезвие, снимали с доски обезглавленное тело, сбрасывая его в приготовленный казенный гроб из дешевых сосновых досок. Что Ж, по крайней мере Республика расщедрилась ради них на гробы, казненных "бывших" порой просто сваливали в телегу, путаницей окровавленных рук и ног, и в таком виде везли на кладбище, сбрасывая тела в ров, засыпая известью и наскоро торопливо прикрывая землей, словно стыдясь содеянного. - Р-руки прочь, - сквозь зубы прошипел Фабр, когда жандармы подтолкнули его в спину - туда, к пяти ступенькам и эшафоту. - Я пока еще в силах идти сам. Лучше уж туда и на тот свет, чем оставаться жить в этой стране... Последнюю фразу он сумел произнести достаточно громко, чтобы расслышали ближайшие из зевак. Оглянулся через плечо: побелевший, весь какой-то оцепеневший Камиль с остекленевшим взглядом, намертво прикипевшим к двум высоким столбам гильотины, и мрачный, как грозовая туча, Жорж Жак. - До свиданья, - невесть зачем произнес Фабр. - Нам было неплохо вместе... может, на том свете мы еще встретимся.
Дантон: - Прощай, Эглантин, - ответил Дантон, едва разжимая губы. - Обнять тебя не получится, дай хоть поцелую, что ли. Он шагнул вперед, широкими плечами оттолкнув жандармов, попытавших его остановить. - Дайте хоть попрощаться по-человечески, что ж вы за нелюди?!
Эглантин: - Они люди, исполняющие приказ... и не смей меня целовать публично, Жорж, иначе пропала не только моя жизнь, но и остатки моей репутации, - Фабр ужаснулся сам себе, дарованной невесть кем способности продолжать смеяться даже сейчас, когда ему оставались считанные мгновения жизни. Они как-то неловко столкнулись, Эглантин ощутил смазанное прикосновение сухих губ к щеке. Жорж был выше и куда крупнее его самого, и Фабр на долгий миг прижался лбом к его плечу, забирая с собой кусочек чужого тепла, кусочек надежды, которая помогла бы ему продержаться еще хоть немного - до того, как наступит финал последнего в его жизни представления. - А мы все-таки хорошо пожили, - пробормотал он. - Славно и весело. Не смотри мне вслед, не то я не выдержу и оглянусь. Не смотри, что из меня получится, ладно? Поддержи Камиля... Храни вас бог... или хоть кто-нибудь. Он отшатнулся, словно боясь утратить остатки сил, ослабеть, показать собравшейся на площади толпе свою слабость и свой страх. На них смотрели, смотрели со всех сторон, лезвие уже подняли вверх и закрепили, и с него смыли кровь Эро - оно было чистым и блестело на солнце.
Дантон: В эту самую минуту Дантон вдруг понял, что Фабр был, пожалуй, его лучшим другом. Раньше он как-то не задумывался об этом. Ну, кто такой Фабр д'Эглантин - секретарь, приятель, верный собутыльник. А теперь вдруг оказалось, что никого ближе у него не было... и не будет, но это как раз неважно, потому что и его самого скоро не будет. Жорж Жак не стал озвучивать эту мысль - на кой черт, и так в горле запершило. - Ладно, иди уж, - сказал он ворчливо. - И постарайся в самом деле не оглядываться, а то упадешь с этой вшивой лесенки и свернешь себе шею - вот смеху-то будет.
Эглантин: - Я? Упасть с лестницы? Никогда! - Фабр залихватски тряхнул остриженной головой, невесть почему подумав, что эти пять ступенек у него под ногами до смешного похожи на ступеньки сцены или уличного балагана, их тоже обычно было пять или шесть, и он всегда по-детски перепрыгивал сразу через две, торопясь вовремя успеть к своему выходу. Что ж, он не опоздал и сейчас - но что-то, соединявшее его и Жорж Жака, натянулось до отказа и лопнуло с беззвучным жалобным стоном, как слишком туго натянутая струна. Может, оборвалась его привязанность к Жоржу, привязанность длиной почти в шесть лет, невесть почему возникшая с первых дней их знакомства - привязанность, которой он остался верен, несмотря ни на что. "Ну и пусть это было глупо. Зато хотя бы честно". Он поднялся наверх, увидев колышущееся море голов и смутных пятен множества лиц, а за ними - первую зелень садов Тюильри и еле различимый отсюда купол дворца. Под ногами валялись сбившиеся в комки опилки, ставшие из желтых чуть красноватыми. Поразительно, какие нелепые мелочи начинаешь замечать в последние мгновения. - Мэтр, - он не удержался, чуть свысока кивнул Сансону. - Надеюсь, вашу мясорубку не заест в самый ответственный момент, было бы чертовски неприятно повторять номер дважды... "Ну, и чего ты зубоскалишь, фигляр? Думаешь, хоть кто-то это запомнит и услышит?"
Верховное Существо: Общественный палач гражданин Сансон ничего не ответил, только хмуро кивнул на доску - дескать, не паясничай, укладывайся лучше. Лицо палача не выразило никаких эмоций, даже досады - Сансон давно научился отключать эмоции и во время работы ни чувствовал ничего: ни обиды на скорбления, которыми его осыпали иные из осужденных, ни жалости к ним. Надо просто делать свое дело и не думать ни о чем, потому что как только ты начнешь думать - неминуемо рехнешься.
Эглантин: - Она жесткая и неизвестно, кто тут валялся до меня... Руки, кому сказано! - огрызнулся Фабр на попытку кого-то из помощников общественного экзекутора взять его за плечи и пригнуть к неширокой доске. Он не старался отсрочить неизбежное, но невесть зачем пытался сохранить хоть каплю достоинства в этой ситуации. Хотя бы в этом, чтобы получить возможность бросить последний взгляд по сторонам, выкрикнув: "Я-то уже почти там, а вы все еще здесь, ну так смотрите, как мы умираем!" - и самому улечься на эту чертову доску. Потому что потом настанет полная, абсолютная беспомощность - и чьи-то руки быстро, привычно и надежно примотают его к доске, а в шею упрется деревянная поперечина, и ярмо надавит на остриженный затылок. Полубоморок, миг между здесь и там. Корзина со свежими опилками внизу, туда спустя несколько ударов сердца упадет его голова. Он так любил жизнь, обманывал и жульничал, путался направо и налево, спал с женщинами и мужчинами, играл, трепался, надеялся и полагал, что ему наконец-то выпал шанс что-то изменить. Он так хотел жить, а всей жизни ему осталось - на пару вздохов. Еле слышный хруст сломанной ветки и осыпающиеся лепестки - алые и белые, кружащиеся перед широко открытыми, но уже невидящими глазами. Золотой шиповник, цветок, которого никогда не существовало, приз, который он никогда не выигрывал, но так мечтал заполучить. "Беатрис. Любимая. Как все глупо получилось. Ничего у нас не будет, ни..."
Верховное Существо: Палач поспешил отпустить лезвие. Тянуть время в такой ситуации - только длить пытку. Снова все то же стремительное скольжение огромного топора между перекладинами, глухой удар, отрубленная голова падает в корзину, кровь разливается широкой волной, протекает в щели между досками настила и впитывается в солому, заботливо постеленную под эшафотом.
Лазар Карно: Итак, на глазах Карно голов лишились Эро, а затем и Фабр. Итак, этих двух человек больше не было на свете. Эро ему было ничуть не жалко. Не жалел он и Фабра, которого он практически и не знал. Они были для него почти никем, кроме как преступниками, заговорщиками, агентами Питта и прочее. Эро он знал достаточно хорошо, чтобы его презирать. Лазар вспоминал покойного и ничего хорошеговспомнить не мог. А может он вспомнит про других? Да, вот уж тут было что вспомнить. Например, Демулен, который был на очереди после Фабра. Лазар вспомнил два знаменательных пересечения в Булонском лесу. Одно из них - недавнее, когда Лазар стал свидетелем его и Макса встречи. Второе - его встреча сКамилем летом 1793, когда Карно толькостал членом КОСа. И тогда же Лазар встретил Луизу и без памяти влюбился. Вот к этому персонажу, Лазар, несмотря ни на что, испытывал какую-то жалость. И сам не понимал почему. Лазар всё знал про отношения Макса с Камилем, но хранил эту тайну. Он был человеком чести. И теперь, через считаные секунды, этот человек будет казнён.
Камиль Демулен: По плахе снова задвигались палач и его помощники, деловито, споро и буднично, без суеты освобождая место для следующего приговоренного. Камиль несколько раз поймал на себе взгляды жандармов прежде чем догадался, что следующим по этим ступеням взойдет он. У Демулена на секунду перехватило дыхание от нахлынувших мыслей и воспоминаний. Он в отчаянии обернулся к Дантону. К Дантону, который всегда был к нему так снисходителен и добр. Теперь Жорж ничем не мог ему помочь, но даже сейчас Камиль искал у него одобрения, прежде чем сделать крошечный шажок к краю телеги: "Можно?" Но... Жоржу сейчас было тяжело. Ему труднее, чем всем им - ему придется умирать последнему. Демулен вымученно улыбнулся Дантону. "Не волнуйся за меня". Ему хотелось сказать Дантону тысячу слов, чтобы выразить обуревавшие его чувства. Сказать, что не смотря на все он здесь по своей воле, что они все сделали правильно, и он, Камиль, ни о чем не жалеет. Демулен открыл было рот, но от волнения не смог произнести ни слова. Ну вот, опять! Когда так важно говорить!.. Обычная в таких случаях вспышка досады на самого себя неожиданно придала сил, столь необходимых ему сейчас.
Лазар Карно: Очередь Камиля приближалась и Лазар с нетерепением ждал, когда на эшафот взойдёт человек, который призвал народ 12 июля 1789 года, близ Пале-Ройяля, потрясая пистолетом, идти на штурм Бастилии. И так началась революция. Эх, несмотря даже на всю полезность революции, приведшую Францию к республике, Карно теперь считал поступок Камиля глупым - теперь народ, который пошёл по его повелению на Бастилию, требовал его головы. Что ж, революция пожирает собственных детей. И, главное. чтобы тебя не пожрали при этом. Карно вздохнул и продолжил смотреть в сторону эшафота.
Руаль Шалье: Перед глазами все расплывалось… Она помнила этих людей… Тогда в суде они были другими… Сильными, борющимися за жизнь, но сейчас во всех их движениях читалась обречённость. Это её вина? Или нет... Монотонные удары барабанов напоминали рокот океана, который она видела всего единожды, когда гостила у тётушки... Она их не замечала, дробь заглушали тяжёлые удары собственного сердца. Очень хотелось зажмуриться и убежать, но она не могла, ноги буквально приросли к земле. Не было сил даже отвернуться. Кажется, перед смертью тот человек что-то говорил толпе... Но девушка не смогла расслышать что именно.
Дантон: - Люси... - слова с трудом вырывались из пересохшего горла. Если Фабр был лучшим другом, то Камиль был ребенком - любимым балованным ребенком, и в том, что это дитя должно сейчас умереть, было что-то мучительно-противоестественное. - Люси, - повторил Дантон почти жалобно и тут же, справившись с собой, рыкнул: - Иди, черт побери! Будь мужчиной! Давай скорее. "Давай скорее, или я не вынесу этого..."
Лазар Карно: "Ну, давай же, Демулен, иди и умри как мужчина!" - злобно шипел внутри себя Лазар. "Не лишай меня зрелища! Умри и дай мне посмотреть, как умрёт Дантон!" Карно смотрел на эшафот и крепко сжимал в руках перчатки. "Ну, Демулен, ...., давай, где ты там! Дай хоть поглядеть на тебя в последний раз!"
Камиль Демулен: Камиль вздрогнул как от удара, но послушно отступил к краю телеги. Он хотел еще раз обернуться, но жандармы уже подхватили его под руки. Демулен внутренне сжался, ожидая что его сейчас волоком затащат на эшафот, но охранники лишь спустили его на мостовую. Взойти по ступеням плахи ему предстояло самостоятельно. Тело упрямо хотело жить и не желало двигаться к лестнице. Но... На забаву этой гнусной толпе, что явилась поглазеть на казнь своих вчерашних кумиров, рыдать и умолять сохранить ему жизнь?.. Никогда! Камиля передернуло от гнева и отвращения. Жалкая чернь, он не доставит им такого удовольствия! Эти люди не ведают что творят, и он не станет им потакать. Демулен взошел на плаху молча и с гордо поднятой головой. Прежде чем Сансон взял его за плечо и повел к заботливо отертой от крови Эро и Фабра деревянной доске, Камиль успел окинуть взглядом толпу и ободряюще кивнуть на прощанье Дантону. - Мы все сделали п-правильно, - крикнул он Жоржу. Но дождаться ответа уже не успел - Сансон тоже торопился покончить с работой и знаком велел помощникам уложить Камиля на гильотину. Теперь Демулен мог видеть только кусок грязного дощатого пола и корзину с опилками. Он против воли судорожно всхлипнул. - Люсиль, бедная моя жена, что с тобой теперь будет? - пробормотал он. Его лихорадило, мысли в голове путались и скакали с предмета на предмет. А Макс наверное все еще сидит у себя дома... Даже сейчас Камиль не мог дать точное определение чувству, что вызывает у него истинный виновник того, что произойдет с ним через несколько секунд. Удивление, жалость, непонимание, презрение... Нет, скорее все же горькое удивление: "Почему?.. Ведь ты был моим другом, ты всегда защищал меня ото всех опасностей, а я... а я так любил тебя. А ты..." Демулену повезло. Занятый этими мыслями, он пропустил момент, когда Сансон дернул за рычаг. Над площадью Революции пронесся новый глухой многоголосый вздох: - А-ах!
Лазар Карно: Уффффф!!! Вздох облегчения вырвался из груди Лазара.Камиль умер. Его голова, нелепо остриженная, свалилась в корзину. Он умер достойно - взошёл на помост с гордо поднятой головой. Как и умирали любимые им римляне. Демулен, Камиль Демулен.... его больше не было... Умер человек, благодаря которому Лазар встретил Луизу. Сейчас Лазар противвсего существасвоего и обественного настроя жалел его, этого большого ребёнка, который оставил после себя вдову и сироту-мальчика Ораса. О мальчике надо позаботится, мысленно черкнул себе Лазар. Он должен получить образование и стать настоящим гражданином Республики. Позаботиться о нём и о детях Дантона. Кстати, а ведь наступила очередь того, ради кого Лазар пришёл на площадь, забыв обо всём. Дантон... Душа Лазара всем существом жаждала его смерти. Дантон... Он был последним. Его оставили на десерт, он стал главным блюдом этого кровавого пиршества. Ну же, иди, Трибун! Умри достойно!
Верховное Существо: Толпа затаила дыхание, когда на эшафот поднялся последний из приговоренных - тот, ради кого и был устроен этот кровавый спектакль, тот, для чьей смерти понадобились остальные пятнадцать жертв. Задумался ли Дантон хотя бы на минуту о том, что это он привел сюда своих друзей - и Эро, и Фабра, и Камиля? Если и задумался, никто об этом не узнал - вслух он ничего не сказал, а его лицо осталось спокойно и непроницаемо. Последние слова, которые от него услышали, были обращены к палачу: - Покажи мою голову народу, она стоит того! Огромное тело уложили на доску. Толпа все так же езмолвствует. Она надеется вопрек всякой очевидности, что самого страшного не случится, что Дантон каким-то непостижимым образом спасется или его спасут... Но тщетно - падает лезвие, и в следующее мгновение гражданин Сансон уже извлекает из корзины страшную, окровавленную, облепленную опилками голову и послушно, как и приказал ему Дантон, демонстрирует ее с высоты эшафота гражданам Франции.
Лазар Карно: Вот и он! Дантон! Он уже на эшафоте. Вот он, счастливый момент, ради которого Лазар пришёл сегодня на площадь. Произнёс полные пафоса и мужества слова - Лазар запомнил их навсегда. Затем лёг на доску. Нож падает - голова падает в корзину. Да! Это свершилось! Теперь, с этого момента, основной его соперник, а также главный политический противник устранён. Лазар вздохнул с облегчением. Увидев его голову, Карно испытал невероятное чувство торжества и, в то же время, жалости к детям, которые остались сиротами. Они должны были бы гордиться своим отцом, который умер с гордо поднятой головой. как подобает настоящему герою. Кем бы он ни был... Вечная память тебе, Жорж-Жак Дантон!
полная версия страницы