Форум » Дело Дантона (игра завершена) » 093. Консьержери, камера приговоренных, перед рассветом 15 жерминаля » Ответить
093. Консьержери, камера приговоренных, перед рассветом 15 жерминаля
Верховное Существо: Продолжение треда Консьержери, камера приговоренных, вечер-ночь 14 жерминаля. После ухода Робеспьера и Фабра. Чуть позже Фабр возвращается.
Ответов - 112, стр:
1 2 3 All
Камиль Демулен: Только когда дверь захлопнулась во второй раз, Камиль очнулся от летаргии и обвел камеру безумным взглядом. Несчастного била крупная дрожь, минута гордости и торжества миновала, и Демулену снова хотелось жить. А до рассвета оставалось всего несколько часов. - Жорж, Эро, - испуганно прошептал он, - Это ожидание невыносимо.
Дантон: Дантон без слов положил руку на плечо Камиля. Брр, лучше даже не пытаться представить себе, каково ему сейчас.
Камиль Демулен: Журналист взглянул на Дантона, но затем снова повесил голову и принялся жевать и без того в кровь искусанные губы. Демулен впервые в жизни не просто открыто пошел против Робеспьреа (противостояние началось еще в конце осени), но, что не укладывалось в голове, одержал верх на самим Неподкупным. Это было для Демулена величайшим потрясением. Если бы не страх перед смертью, он был бы сейчас на вершине блаженства. Причудливая смесь торжества и отчаяния буквально сводила с ума. Камиль закрыл лицо руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Дантон: - Люси, - Дантон обхватил Демулена за плечи крепче, заставляя остановиться. - Прекрати, пожалуйста. И так тошно. Ты слышишь меня, люси? Успокойся. Эро, у него, кажется, истерика...
Эро де Сешель: Очнувшись от своих мыслей, Сешель печально взглянул на Демулена: - Эти часы мучительнее финала, друг мой, но и они будут легче, если ты станешь думать об этом просто как о конце долгого странствия. - Он улыбнулся, сменив тон: - В кои-то веки я говорю серьезно, что за странность!
Камиль Демулен: Камиль вымученно улыбнулся и снова попытался отвернуться. Сотоварищам по несчастью сейчас не до него, это он понимал. Но те продолжали его утешать. Но от этого на душе становилось еще более пакостно.
Эро де Сешель: Эро между тем негромко продолжил: - Камиль, человека ведут странные пути. Не ведая сам того, он питает безумные надежды, желая чуда и не думая о том, будет ли целебно это последнее упование. Мир так устроен, что в нем радость и боль души соседствуют бок о бок. Нам всем нужно будет показать, что мы умеем принять неизбежное.
Камиль Демулен: - Иного нам и не остается, - вынужден был признать Камиль.
Эро де Сешель: Мари-Жан с улыбкой взглянул на Дантона. Журналист выглядел уже лучше, а если внутреннее и не соответствовало внешнему, то все же Демулен, как хотелось надеяться Эро, отвлекся от терзающих его душу переживаний. Продержится он так до конца?
Эглантин: Переход из темы Консьержери, тюремный двор. ...Фабр не видел, куда и как ушел Макс Неподкупный. И не знал, смотрела ли ему вслед Беатрис - он ушел, не оглядываясь, зная, что в противном случае не выдержит, рванется к ней, пытаясь продлить это свидание еще хоть на пару мгновений. Но все, что ему осталось - это его достоинство, рваный и никуда не годный плащ, единственная защита и укрытие. Коридоры, лязг замков, звуки спящей тюрьмы. Поворот, отдельный короткий пустой коридор, камера Дантона и его сторонников, которым осталось всего несколько часов жизни. Скрип ключа в замке, скрип вытаскиваемого засова, шаг через порог. Дверь захлопнулась. Никто из заключенных не спал, три пары глаз с разных сторон уставились на него. Эглантин стоял около дверей, не в силах отделаться от мысли - все, произошедшее только что, было сном. Не было ни Беатрис, ни Макса с его злобой и местью, ничего не было. Ему все приснилось. Он мог обманывать других, а вот себя - никак не получалось.
Камиль Демулен: - Где ты был? - спросил Демулен, все так же сидящий на узкой койке подле Дантона.
Эро де Сешель: - Поддержу Камиля. В такой момент у вас могут оставаться от нас политические секреты, но не любовные, - добавил Эро, заподозрив неладное - для него всегда были характерны дурные предчувствия. Впрочем, куда уж дурнее... И таков уж он был - вновь не удержался от затейливого оборота…
Эглантин: - Во дворе, - несколько туповато, но исключительно точно и по существу дела ответил Фабр. - Во дворе Консьержери. Он наконец оторвался от двери, сделав пару шагов к своей койке и рухнув на нее. Нет, все было. И прикосновения Беатрис, и ее губы, и пришедший полюбоваться на устроенное им представление Максимильен - все это было. и бесполезно отрицать. - Я встречался с моей женой, с Беатрис,- медленно выговорил Фабр.
Камиль Демулен: Камиль удивленно приподнял голову: - Неужели наш комендант решил завтра составить нам компанию на площади Революции? - хмыкнул он. - Такие свидания здесь не положены, - пояснил Демулен.
Эро де Сешель: - Что ж, это будет уроком всем нам за неверие в своеобразную милость Верховного Существа, которое так чтит Неподкупный. - Эро подошел к койке, дотронулся холеной рукой до плеча Эглантина. - Вы же рады, Фабр? - осторожно спросил он. - Это лучше, чем ничего, учитывая весьма сильный характер вашей супруги.
Эглантин: - Я думаю, комендант тут не при чем... И вот тут-то его и накрыло - почти одновременно с прикосновением Эро, а может, именно из-за этого дружеского жеста. Резко, мгновенно, с головой - темной и удушливой волной неожиданно накатившего отчаяния. Все, все было кончено - и жизнь, и любовь, и сколько бы он не гордился тем, что оставил последнее слово за собой, это не имело значения. Макс будет жить дальше, а они умрут. Очень скоро. Рывок веревки, свист, глухой удар - все. Если Макс и хотел отомстить, он своего добился. Фабр зажмурился, и, точно переломившись пополам, упал на свою койку. Ткнулся лицом в суконный рукав куртки, отчего-то пахнувший дымом, отгородившись от всех, оставшись наедине со своей болью. Если бы он мог, он бы разрыдался - но слез не было, только тихий, почти беззвучный вой.
Дантон: -Нет, я попрошусь в отельную камеру! - не выдержал Дантон. - Вы все хотите с ума меня свести?! Фабр, прекрати стенать из-за того, что не изменишь! Слушайте меня все! - он вхлопнул в ладоши. - Мы уже покойники, ясно вам? Мы умерли еще сегодня днем. Прекратите оплакивать себя. Нам надо думать о том, какими мы выйдем завтра.
Камиль Демулен: От этого завывания Камиль дернулся и с отстраненным любопытством уставился на скорчившегося на койке бывшего актера. Ну что же... Хотя бы Фабр знает, каково сейчас Демулену. Камиль не испытывал к сотоварищу никакой жалости. С жестокостью ребенка он был рад, что кто-то разделяет его горе, горе последнего расставания с теми, кого когда-то любил. Когда-то, поскольку они уже все почти мертвы.
Эглантин: Голоса долетали откуда-то издалека, да они и не имели значения. Фабр не ждал слов утешения - скорее всего, он набросился бы с резкостью на любого, кто попытался бы его успокоить. Ему нужно было перетерпеть эту неожиданную боль осознания, свыкнуться с ней, сделать ее своей частью и принять ее в сердце своем. Постепенно он затих, подтянул под себя ноги и остался лежать в такой позе, неловко свернувшись на слишком короткой для него койке и по-прежнему закрывая лицо сгибом локтя. Ему было все равно, смотрят ли на него друзья и о чем думают - сейчас он жил только своими ощущениями, вынуждая себя смириться с тем, что завтра грядет его последнее представление. Он отыграет его достойно, потому что иначе нельзя - он опозорит сам себя и сотоварищей. Может, он даже вздремнет до наступления рассвета, пытаясь собраться с оставшимися силами.
Эро де Сешель: ...Качнув головой, Эро сложил руки на груди и встал чуть поодаль от Фабра. - Жорж, все в этой обители внушает подобные мысли, - не сразу откликнулся он на слова Дантона. - Высшие силы, вне сомнения, даровали - или в скором времени даруют - каждому из нас известную мудрость.
Дантон: - Да? - с сомнением спросил Дантон. - Что-то незаметно, чтобы кому-то из нас была дарована мудрость. Один рыдает, другой воет... Как вам не стыдно, друзья? Вспомните только ваши клятвы умереть за свободу. Вот за нее мы и умираем.
Эглантин: - Да умираем, умираем, - Фабр заставил себя приподнять ставшую очень тяжелой голову. - Сслез на его глазах не было, и он надеялся, что ему удалось вернуть лицу привычное выражение. - Будьте спокойны, Жорж. Я не собираюсь публично рыдать и каяться. В конце концов мне, в отличие от вас, уже приходилось торжественно умирать на публике, - он бледно улыбнулся. - Говорят, неплохо получалось.
Дантон: - Вот видишь, - кивнул Жорж Жак, - у тебя хотя бы есть опыт. С твоего позволения, мы все будем равняться на тебя.
Эглантин: - Ну вот еще, делиться бесценными опытом с профанами навроде вас, которые даже ни разу не удосужились явиться на представление, - Фабр поерзал на слишком жесткой скамье, пытаясь устроиться поудобнее. - Впрочем, нет. Камиль как-то изволил меня раскритиковать, а Эро выпросил десяток бесплатных билетов для своих подружек.
Эро де Сешель: - Дюжину, Фабр, - с улыбкой уточнил Эро. - В подобных цифрах следует быть особенно точным, не то вы рискуете обидеть собеседника.
Камиль Демулен: До сих пор Камиль старался не думать о том, что ждет их завтра. Старательно отгонял эти мысли подальше. - Не не смогу, - прошептал он вмиг побелевшими губами. - Я бы предпочел (если это и так неизбежно) умереть здесь. Я н-не смогу смотреть на беснующуюся толпу вокруг позорной телеги.
Эро де Сешель: - Смерть придет с солнцем, подобно заре, - предстоит всего лишь еще одна прогулка, к тому же, не пешком. Если кому-то будет любопытно это зрелище - что с того? Каждый имеет право на свою долю развлечений, - почти меланхолично заметил Эро, пытаясь удержать Демулена от нового всплеска эмоций.
Камиль Демулен: - Развлечений?!! - взвыл Демулен вскакивая с места. - Ты согласен стать развлечение для этих плебеев, что еще вчера рукоплескали нам, а завтра с улюлюканьем проводят на эшафот?!! Если тебе это доставляет удовольствие - в добрый путь. А я так не хочу! Я не хочу этого позора, я его ен заслужил!
Эро де Сешель: Всплеск, напротив, последовал, и Мари-Жан мысленно воззвал к высшим силам, о которых уже упоминал ранее. Одно слово… определенно, под конец ему изменяют его тонкие дипломатические способности. - Что в этом позорного, если ты этого не заслужил? - меланхоличный тон Сешеля сменился удивленной (и искренней, кто бы что ни думал) интонацией. - Камиль, разве ты не видел подобных процессий раньше? Жорж и Фабр правы - все точь-в-точь как на сцене. И искусство умирать - не хуже прочих видов искусств, в том числе искусства публицистического.
Камиль Демулен: - Искусство? - заламывая руки, Демулен метался по камере. - Это просто насмешка. Я не хочу умирать, не хочу... У меня семья и ребенок. У меня столько планов, столько несделанных дел... Не хочу... Но должен это сделать, я знаю. Я согласился на это. Но п-почему моя п-последняя жертва будет освистана и оплевана чернью? Темные л-людишки! Мне горько сознавать, что то, что я делаю д-дня них, дня Франции, в которой будут жить они (но не я!)... Этого никто никогда не оценит. И про визит Макса... гражданина Робеспьера не узнает никто, кроме пары тюремщиков, которые никому об этом не расскажут. я не хочу умирать, зная, что останусь в памяти людей мелкой сошкой, б-безликой фигуркой на шахматной доске ре...революции. Демулен в отчаянии прижался лбом к оконной решетке. Там, над крышами спящего города, медлено занималась заря.
Эглантин: - И в учебниках истории твою фамилию напишут с ошибкой, - тихонько пробормотал Фабр, вздохнув при виде печального зрелища. Может, он сам не был образцом сдержанности, но Камиль совершенно не умел держать себя в руках, мгновенно переходя от надежды к беспредельному отчаянию. Он выплакал свои слезы, и, если даже не смирился с грядущей участью, но пытался принять ее. "Пока мы есть - смерти нет, когда она придет - нас не будет". Да, будет страшно и унизительно, будет мгновение боли - а потом не будет ничего. - Зато мы оценим тебя по достоинству, Камиль. Можешь не сомневаться.
Камиль Демулен: Камилю не хватило сил ответить. Безнадежно махнув рукой, он жадно вглядывался в светлеющий небосклон. Ночная темнота становилась какой-то прозрачной, уже можно было видеть смутные очертания деревьев и домов. Странно, он никогда прежде не обращал на это внимания... - Берег жизни удаляется от меня, - вздохнул он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к друзьям.
Эглантин: - Можешь помахать ему рукой, - присоветовал Фабр. - Или тебе спеть что-нибудь об уплывающих за горизонт кораблях?
Эро де Сешель: Вздохнул и Эро. - Фабр, многие образы бывают весьма вдохновляющими, - тактично ответил он за Демулена.
Эглантин: - Образ падающего лезвия, к примеру, - съежившееся где-то внутри горе сделало Фабра не в меру злоязыким. - Или образ ножниц. Ч-черт, как подумаю о местных парикмахерах, так в дрожь кидает, - приподнявшись на локте, он мотнул головой, каштановые пряди, нуждавшиеся в лохани горячей воды, взлетели и упали на плечи.
Эро де Сешель: Вот сейчас Мари-Жан всерьез испугался, что несчастного Демулена успокоить не удастся. Он и сам ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине. - Отчего же, Эглантин? Разве что боитесь, что они испортят вашу артистическую стрижку? - как-то равнодушно парировал он. - И вы еще упрекали меня в самолюбовании!
Камиль Демулен: - К-каке еще парикмахеры? - вяло поинтересовался от окна Демулен. Дрожа при мысли об эшафоте, Камиль совершенно позабыл, что сперва их ждет иная процедура. Приговоренным обрезают волосы и воротники рубах. Чтобы не затупился нож гильотины...
Дантон: -Помощник Сансона, - объяснил Дантон. - Самый модный парикмахер в Париже. Все герцоги и герцогини стригутся у него, и даже сама Мария Антуанетта не побрезгвоала его услугами.
Камиль Демулен: Камиль растеряно моргнул, непонимающе уставившись на Дантона. Наверное, Жорж пошутил, хотя и очень странно. Демулен на всякий случай неуверенно улыбнулся.
Эро де Сешель: Мари-Жан невольно поморщился. - Сегодня он удостоит сей ответственной процедуры и кузена графини де Полиньяк.
Дантон: Эро даже в тюремной камере положительно не мог забыть о том, чей он кузен (а также сын, племянник, друг и так далее). Все-таки аристократ всегда останется аристократом, с неудовольствием отметил про сея Жорж Жак. - Ах, простите, что мы сидим в присутствии столь сиятельной особы, - откликнулся он глумливо. - Что с нас взять - третье сословие, необразованные, политесам необученные...
Эро де Сешель: - Жорж, хотя я и счел себя окончательно неспособным вершить революционное правосудие в ныне существующей форме, не вижу, что заставило вас так думать. Я всего лишь развил вашу мысль о герцогинях. Помню, как-то я попал под дождь с одной очаровательной брюнеткой… - Сешель посмотрел на Дантона и, вновь вздохнув, замолчал.
Верховное Существо: Начинающуюся перепалку прервало появление тюремщика. Нынче утром выпало дежурство папши Пьер, и он не испытывал по этому поводу никакой радости. За свою долгую службу ему доводилось готовить в последний путь множество заключенных. Были среди них и вчерашние аристократы, герцоги да маркизы... Все они вели себя совершенно по-разному. Кто-то, как гражданка дю Барри униженно, потеряв всякое достоинство, молили подарить им хотя бы час жизни, кто-то тихо рыдал, кто-то до конца держался со спокойным мужеством... Но вот сегодня... Прежде чем войти в камеру приговоренных, папаша Пьер деликатно постучал в дверь. Подобной чести заключенные обычно не удостаивались, но ведь до наступления темноты скатится с плечь не абы чья голова, а самого Дантона. Тюремщика обуяла неожиданное смущение, когда он таки отпер дверь и нарочито резко, чтобы скрыть собственную растерянность, сообщил: - Сейчас вам принесут завтрак, граждане. Чуть позже вас навестит цирюльник.
Дантон: Жорж Жак голода не чувствовал, но ему пришло в голову, что отказ от еды могут расценить как страх и малодушие. -И принесите нам кофе покрепче, - велел он. - Мы всю ночь не спали. Как бы не задремать в тележке.
Эглантин: - Эро, валяйте дальше про интригующую брюнетку, мне любопытно, - подал голос Фабр. - А вы бы, Жорж, помалкивали, я еще помню те времена, когда вы упорно пытались доказать свое право подписываться как дАнтон, хе! Кстати, если кто не будет кофе, я с удовольствием заберу его порцию.
Дантон: -Фабр, если будешь не по делу молоть языком, не доживешь до гильотины, - лениво откликнулся Дантон.
Эглантин: - О. Ты меня лично придушишь казенным тюфяком? Какая честь. Так вот, граждане патриоты, наш признанный лидер, вождь и всеобщий Отец Нации, будучи всего лишь скромным провинциальным адвокатом, упрямо тщился доказать обществу свое аристократическое происхождение... - Фабр сделал паузу, хитро поглядывая на Жорж Жака и ожидая реакции.
Эро де Сешель: Сешель воспользовался предложением сменить тему. - Ах, брюнетка… Ее роскошное платье из шелковой тафты все намокло, и я постарался вытереть бедняжку ее покровом из алонсонского кружева, но для этого его пришлось снять... а открывшийся мне вид был едва ли не таким соблазнительным, как башни Бастилии. По-моему, я догадался укрыть ее под деревом.
Верховное Существо: Двое тюремщиков (один не унес бы такую ошу) втащили в камеры подносы с завтраком. Еда была не бог весть какой изысканной, но обильной. К столу приговоренных подали даже мясо. Обычно для смертников давно уже не делали исключения и кормили так же, как и прочих заключенных (их было слишком много, и расходы на последнюю трапезу для каждого оказались бы неприлично высоки), но в данном случае, видимо, решили сделать исключение.
Камиль Демулен: Камиль продолжал демонстративно страдать у окна, но вид и запах еды неожиданно для него самого отвлекли журналиста от скорбных мыслей. Он неторопливо, будто неохотно приблизился к столу, сунул нос в пару котелков, пока наконец не остановил свой выбор на жестком, но хорошо прожаренном куске мяса. - Хоть поем на п-последок за свет республики, пояснил он, усаживаясь за стол.
Эглантин: - Я всегда замечал, что свежий воздух оказывает на дам весьма своеобразное, но специфически-приятное воздействие, - тоном просвещенного философа, изучающего интересные явления природы, заметил Фабр. - Дождь, запах свежей травы, шелест листьев, единение с природой... Главное, чтобы потом на белой ткани не оставалось зеленых разводов. Камиль, а принести тарелку страдающему товарищу?
Камиль Демулен: - Это тебя, что ли? - не переставая жевать поинтересовался Демулен, снова яростно впиваясь зубами в неподатливый кусок мяса.
Эглантин: - Нет, Жоржу! Не задавай дурацких вопросов, конечно, мне.
Эро де Сешель: Эро оставил мысли о светло-розовом платье, расписанном цветочным орнаментом, и его очаровательной обладательнице, и подошел к столу. Несмотря на то, что говорил Дантон, неженкой он отнюдь не был, и давно забыл о марципане и засахаренных вишнях. Ячменные лепешки не слишком привлекали его внимание, равно как и мясо, но он все же решил поесть. Что там еще? Овощи с потрохами и бульон. Какая щедрость!
Эглантин: - Вот вам и случай доподлинно проверить, правда ли, что в последний раз все кажется куда острее, ярче и вкуснее, чем в обычные дни, - Фабр все же заставил себя подняться с койки, прихватить одну из мисок, плеснув в нее жиденького бульона и бросив туда же лепешку. Вышло не больно-то вкусно, но сытно - хотя какая если вдуматься, разница, умирать сытым или голодным? - Увы, утверждение не соответствует истине. Дрянная еда осталась дрянной едой.
Эро де Сешель: - Вы гурман, Фабр, - улыбнулся Эро.
Эглантин: - Не-а, - Фабр вытащил намокшую лепешку, оглядел со всех сторон и с видимым отвращением откусил кусочек. - Гурман у нас Жорж, а я простой и незамысловатый обжора. Должно быть, сказывается вечно голодная юность... Ну и гадость, я вам скажу!
Эро де Сешель: - Если овощи положить в бульон, получится подобие консомме, которое так замечательно готовила одна моя кухарка, - проговорил Мари-Жан, наблюдая за его манипуляциями. - Но я воздержусь от соблазна устроить этот опыт.
Эглантин: - Правильно, правильно, нас всех ждут не дождутся на площади, а если вы попытаетесь отравиться, то вас еще дополнительно обвинят в противодействии революционному правосудию, - Фабр откусил второй кусок и скривился: - Нет, это все-таки выше моих сил. Умру голодным. Камиль, ты у нас знаток древней истории, просвети нас - ведь это верно, что в бой идут на голодный желудок?
Верховное Существо: Снова появился тюремщик. На сей раз один. - Гражданин Эро-Сешель, - позвал он, - на выход.
Камиль Демулен: Хотя эти слова не были обращены к Демулену, журналист поперхнулся лепешкой, которую в этот момент запихивал в рот, и закашлялся. Одного взгляда на тюремщика было достаточно, чтобы пища ему мигом опротивела. - Так скоро... - прошептал он бледнея. - Я думал, у нас еще несколько ч-часов.
Дантон: - Успокойся, Люси, - вмешался Дантон. - У Эро, наверное, тоже свидание, только и всего. Он незаметно подмигнул Сешелю и тюремщику, умоляя их не разрушать иллюзию. - Ешь, Камиль. У нас еще много времени.
Камиль Демулен: Камиль с видимым облегчением вздохнул, но все равно встал из-за стола и неловко затоптался на месте.
Эглантин: "Камиль, хватит вытанцовывать", - чуть было не прикрикнул на журналиста Фабр, но вовремя прикусил язык. Сердце ухнуло куда-то вниз, в пропасть, заполненную ледяной водой, и теперь билось там - очень, очень медленно. Эро шагнул к двери - так спокойно, будто и в самом деле шел на свидание со своей очередной симпатией.
Эро де Сешель: ...Мари-Жан поднялся из-за стола и поправил воротник фрака, с улыбкой, почти кокетливо. - Камиль, я не допущу, чтобы последнее свидание осталось за Фабром. Это было бы нарушением разумного хода вещей, что в подобных обстоятельствах и вовсе может свести с ума. Стараясь владеть собою, он подошел к тюремщику. - Гражданин, будьте мне проводником в этой обители печали - и дайте же увидеть иные, более радостные сферы этого мира.
Верховное Существо: Тюремщик не понял витиеватой метафоры и только смущенно покосился на Эро и пробурчал что-то неразборчивое, взяв его за руку подвыше локтя и увлекая за собой. Через тюремные коридоры первую жертву провели в канцелярию. Там, за перегородкой, в крошечном углу, отведенном для приговоренных, уже ждал помощник палача с большими ножницами наготове.
Эро де Сешель: - Вы, без сомнения, позволите мне сесть? Или сначала мне необходимо до определенной степени раздеться? Право, я бы и в самом деле счел это за свидание, будь компания несколько иной - не сочтите, уважаемый гражданин, за неуважение к революционному правосудию.
Верховное Существо: Помощник палача, опешив от этой тирады, озадаченно взглянул на тюремщика, и тот ответил таким же смущенным взглядом, означающим, что сей странный гражданин не впервый раз ставит его в тупик соими речами. Тогда помощник палача без лишних слов усадил Эро на табурет посреди каморки. Быстро и ловко, привычными движениями снял с него сюртук и жилет, отрезал воротник сорочки и принялся с той же сноровкой срезать светлые пряди волос.
Эро де Сешель: Холод стали в волосах все же заставил Эро вздрогнуть - но не настолько сильно, чтобы это заметил посторонний. Вот и все. Сколько он мучался мыслями о неминуемом трагическом финале? С прошлой осени? Всему приходит конец… это и проклятье, и благословение. Остриженные волосы падали на плечи, мрачный человек в неряшливом костюме привычно сметал их рукой, а Эро де Сешель сидел, окончательно отстранившись от тревог этого мира, и терпеливо ждал окончания процедуры.
Эглантин: После того, как увели Эро, в камере воцарилось молчание. Может, Камиль и был способен обмануть себя верой в то, что Мари Сешелю предоставили последнее свидание, но Фабр понимал - нет никакого свидания, их затягивает мрачный и неотвратимый ритуал, в котором есть какое-то гибельное очарование, после которого уже невозможно повернуть назад, метнуться в сторону, исправить что-то... Тюремщик выкликнет следующее имя, часы пойдут дальше, отсчитывая, сколько еще времен им осталось. Что сейчас делает Беатрис - спит, молится, плачет, просто сидит и смотрит в окно на наступающий рассвет, если, конечно, в ее камере есть окна?
Верховное Существо: Последний туалет Эро закончился. Ему связали руки и за спиной и усадили на скамью в канцелярии. А тюремщик направился в камеру за следующей жертвой. Он хотел вызвать Фабра, но, стоило ему заглянуть в камеру, как Дантон его опередил и подтолкнул к нему Камиля. -Возьмите сейчас Демулена. Какая вам разница?
Эглантин: - Жооорж, - укоризненно протянул Фабр, заметив, как моментально побелел и невольно попятился журналист. - Ну зачем вы так?..
Камиль Демулен: Демулен чувствовал себя так, будто его с размаху хватили обухом по голове. Слова замерли на губах, тело отказывалось повиноваться. Журналист пошатнулся и упал был на том месте где стоял, но тюремщик уже взял его под локоть и потянул к выходу. Понимание происходящего, а вместе с ним и паника накатили одновременно. С глаз Демулена спала пелена успоительной лжи, ему показалось, что краски окружающего мира стали ярче, дышать сделалось легче, пропали все суетные и посторонние мысли. Отчаяние было столь чистым и ничем не затуманенным , что не оставляло места мелочному (и теперь уже бесполезному)беспокойству. - Эро сейчас не на свидании, - Камиль, не жаловался, не спрашивал, а всего лишь констатировал факт. Не дожидаясь ответа, он позволил увести себя. По пути к канцелярии стражник что-то сказал ему, но Демулен не разобрал смысла его слов. Да и не стремился к этому. Журналист изо всех сил старался сосредоточиться на посетившем его состоянии отрешенного спокойствия, когда дух как бы со стороны лениво-скучающе присматривает за принадлежащим ему телом. Хорошо бы, чтобы его хватило до самого эшафота... Однако намерения Камиля пошли прахом, стоило ему перступить порог канцелярии и увидеть тихо сидящего в углу Сешеля с непривычно короткими волосами. Демулен не успел даже удивиться, как грубый окрик кого-то из клерков заставил его посмотреть себя под ноги: он наступил прямо на небрежно сметенную к порогу кучку чуть волнистых белокурых прядей.
Эглантин: - Один не смог проснуться, и их осталось двое, - невесть почему вспомнил старую детскую песенку Эглантин. Их и в самом деле осталось двое, сидевший на своей койке Жорж Жак и он сам. Камера показалась ему на удивление пустой и гулкой. Фабр обхватил себя ладонями за локти, огляделся, точно не понимая до конца, как он сюда попал и что здесь делает. - Зачем им понадобилось выкликать нас по одному, не проще ли было забрать сразу всех? Бедный Камиль. Надеюсь, у него достанет сил быть стойким до конца.
Дантон: -Они, видимо, боятся, что вместе мы станем сопротивляться, - брезгливо ответил Дантон, - поэтому и таскаю по одному. Бедняга Камиль. Я отправил его туда, потому что хочу, чтобы с ним все случилось поскорее. Он не должен долго ждать, ему это не пойдет на пользу.
Эро де Сешель: ...На лице Эро не отражались ни гнев, ни страх или смущение; сохраняя непринужденно-горделивую осанку, он смотрел прямо перед собой. Страх смерти не мучил его более, и мысли красавца Эро де Сешеля были обращены к тем местам, которые ему вскоре предстояло увидеть. В последний раз. Когда Демулена ввели в канцелярию, Мари-Жан удивился. Почему-то ему казалось, что сейчас приведут Эглантина. Он сочувствовал журналисту, но ничем не мог помочь - даже утешением, ибо утешения слабо ободряли того.
Эглантин: - А смысл в сопротивлении? - пожал плечами Фабр. - Разве что моральное удовлетворение от пары свороченных челюстей, и больше ничего. Быстрее, медленнее - сейчас уже ничего от нас не зависит. Могу поспорить, что они еще и подходящей повозки не отыскали.
Дантон: - Я тоже не вижу смысла в сопротивлении, - признался Дантон. - Я вообще не вижу смысла спасать свою жизнь. Не хочу жить там, где с гражданином свободной республики может случиться то, что сделали с нами. Но, видимо, эти крысы судят по себе и боятся взрыва отчаяния с нашей стороны. Наверняка отчаявшиеся смертники пытались оказать сопротивление... А тележка у них наверняка готова, зря ты такого мнения о них. Это они приготовили еще до суда, будь уверен.
Эглантин: - Тонкая разница между "не хочу жить там, где..." и просто "не хочу жить", - Фабр взглянул на принесенный котелок, на полупустые тарелки, в одной из который лежал огрызок недоеденной Камилем лепешки. - Сдается мне, Эро удивительным способом поддерживает именно последняя мысль. А вот мне ужасно хочется жить. Можно даже не здесь. И чего я не сбежал из страны прошлой осенью, была ж возможность... - он взмахнул кистью, словно удивляясь собственной глупости. - Сидел бы себе сейчас в Лондоне, горя не знал, пописывал памфлеты о злобных революционерах, питающихся кровью аристократических младенцев и делающих колбасу из трупов казненных роялистов. Жорж, вам не доводилось видеть, какие карикатуры рисуют на нас за Проливом? Даже лично на вас - эдакого хряка в розетках, только чур, без обид.
Дантон: - Сидел бы в Лондоне, говоришь? - хмыкнул Дантон. - В Лондоне, мой дорогой, тебя бы мигом узнали и повесили еще скорее, чем тут гильотинируют. они не просто на нас карикатуры рисуют. они нас действительно ненавидят. Республиканцам - я имею в виду, настоящим республиканцам - нигде нет житья.
Эглантин: - Ну не в Лондоне, так еще где-нибудь, в Вене или в Женеве, - беспечно пожал плечами Эглантин. - Были бы деньги в кармане, а патриотизм и верность Республике - дело наживное и переменчивое. Плакали теперь мои денежки горючими слезами, - без особого сожаления в голосе добавил он, - достанутся английской короне, а я так надеялся на встречу с ними.
Камиль Демулен: *** Тем временем вновь растерявшегося впавшего в столбняк Демулена усадили на стул в центре комнаты, и куафер приступил к печальной процедуре. Камиль тяжело дышал, и вздрагивал всякий раз, когда руки мастера или его ножницы касались плеч и шеи. Глотая готовые хлынуть из глаз слезы, Камиль с трудом дождался конца пытки. О, прочему здесь нет Жоржа! С ним было бы не так страшно, он бы сумел ободрить его нужным словом, придать толику мужества... Накоенц парикмахер закончил работу и привычным жестом стряхнул с плеч своей жертвы обрезки волос и несколько ниток, оставшихся от воротника сорочки. - Готово, - вяло сообщил он беседующим в углу тюремщикам. Один из них отлепился от стены и жестом велел Демулену перебираться из центра зала на одну из скамей возле стены, где уже сидел ко всему безучастный Эро де Сешель.
Эро де Сешель: Когда Демулен сел рядом, Мари-Жан негромко проговорил: - Лучше, что все произошло так, право, я терялся в мыслях, придумывая, что за страстная особа покорила меня настолько, что привела в такой… оригинальный вид. Ах, эта Луизетта, вечно она так неаккуратна, что портит лучшие батистовые сорочки... …Нет, Эглантин был не вполне прав - Эро хотел жить. Но страх, живший в нем долгое время, умер, когда он столкнулся с неизбежным, оказавшись в тюрьме, - умер прежде, чем предстояло умереть самому Мари-Жану. И сейчас он не сожалел более о радостях жизни и неосуществленных замыслах, которые оставлял навсегда, - сумев, неожиданно для себя, примириться с судьбой. Что было тому причиной: врожденная гордость и независимость, некий фатализм или иное - едва ли он задумывался об этом сейчас.
Камиль Демулен: Камиль бросил на Сешеля полный страдания взгляд. Ужасы грядущего дня были тем более мучительны для журналиста, что из всех приговоренных у него единственного был шанс спастись. Шанс, им отвергнутый. Демулен не жалел о своем отказе купит жизнь ценой унижения и вечного позора, но этот шанс, уже упущенный, болезненно тревожил душу и не не давал сосредоточиться на мыслях о вечном.
Верховное Существо: *** Закончив с Демуленом, тюремщики отправились за следующей жертвой. Проклятые дантонисты, вопреки серьезным опасениям честных служащих Консьержери, не буянили, не порывались учинить скандала или иного безобразия, но безропотно и спокойно подчинялись им и мрачному куаферу. Поэтому следующего приговоренного позвали с порога камеры уже более вежливо и почтительно: - Фабр д'Эглантин! Прошу вас следовать за нами.
Эглантин: - Карета подана, думаю, через четверть часа встретимся, не скучайте тут без меня, Жорж. Как раз успеете нацарапать на стенке "Здесь был Дантон", - с ясной улыбкой кивнул в сторону поверженного кумира и лучшего из своих друзей Фабр. - Глядишь, лет через десять эту надпись зальют бронзой и будут приводить к ней юных патриотов, дабы они поклялись в верности Отчизне. Ведите, дражайший. Выходя из камеры, Фабр стянул свою потрепанную суконную куртку и теперь нес ее переброшенной через плечо. Странное дело, сейчас он чувствовал себя помолодевшим на добрый десяток лет, и сожалел об одном - отсутствии публики. Пустынные коридоры с зарешеченными дверями, и некому оценить этот отрывок из спектакля, поставленного самой жизнью. Может быть, лучшего спектакля на его памяти. Во всяком случае, он не должен быть худшим. Потому через порог канцелярии он перешагнул с высоко поднятой головой и легкой улыбкой. Бросил взгляд по сторонам, углядев надлинной скамье равнодушного ко всему Сешеля и поникшего Демулена. Свежеостриженные кудряшки журналиста нелепо и трогательно торчали в разные стороны. - Камиль, а тебе идет, - сообщил Фабр. - Но я бы предпочел мастера поопытнее, чем тутошний стригаль с овечьих пастбищ. Он плюхнулся на табурет, будто и в самом деле явился в цирюльню, привести свою либертински разлохмаченную гриву, предмет своей неустанной гордости и забот, в порядок. - Подравняйте, только не слишком коротко... Все равно скоро укоротят - дальше некуда.
Верховное Существо: Привыкший к подобным речам куафер что-то неопределенно хмыкнул, одной рукой собрал в хвост гриву бывшего актера и принялся не сколько отрезать, сколько отпиливать её затупившимися ножницами. Старожилы тюрьму поговораривали, что ножницы парикмахеру специально выдали не слишком острые затупиршиеся - чтобы арестанты в порыве отчаянии не попытались причинить себе вред. Наконец со стрижкой было покончено. Вслед за волосами на пол упал и пышный кружевной воротник. Пожалуй, с учетом тяжелого положения в стране кружев было многовато, а ткань тонкая сорочки - слишком хороша. Куафер неодобрительно прицокнул языком. Нет никаких сомнений, что уж Фабр-то состоял в контрреволюционном заговоре: добрый патриот не стал бы рядиться в пух и прах, когда в стране свирепствует голод. *** Отправив Эглантина на скамью к Сешелю и Демулену, куафер вопросительно взглянул на стражников. Поворчав, что гражданин парикмахер работает слишком уж быстро и не дает честным служакам закончить партию в кости, они отправились за последней на это утро жертвой.
Эро де Сешель: Эро вдруг подумал, что его Адель может прийти сегодня… туда. Бедняжка, последние недели он почти не уделял ей должного внимания. Как он торопился жить! Был ли в этом какой-то смысл? «…Каждый ваш шаг может перевесить чашу весов в ту или иную сторону» - вспомнил он слова мадам Ленорман, и свой ответ гадалке: «Я обязательно приду к вам еще раз, чтобы поведать, не умер ли я». Он все-таки не выполнил обещания.
Эглантин: В бурной биографии Фабра имелись несколько неприятных воспоминаний о пребывании в заключении, в том числе в долговой тюрьме - и боьше всего он ненавидел те мгновения, когда закон предписывал заковывать арестованных в кандалы. А сейчас его связали, и он растерялся - настолько это было омерзительно. Он уже был не человек, а так - нечто... Несколько отрезанных волосков упали за бывший воротник и теперь противно щекотались там, и их было никак не смахнуть. Вдобавок стало непривычно холодно. Сидевший рядом Камиль уныло повесил голову, разглядывая пол под ногами, куафер шоркал метлой, сметая остриженные волосы в кучку.
Эро де Сешель: - На Сент-Оноре раньше продавались превосходные ткани! - вдруг проговорил Сешель. - Вспоминаю белый шелковый атлас с вышивкой Бовэ, что я купил там однажды. А лионский брокад, право, это было восхитительно. Но Лион и вовсе не стоит вспоминать сейчас, ему не повезло еще больше нас.
Верховное Существо: *** В дверях камеры Дантона снова возникла заминка. Правосудие-правосудием, но... Стражники смущенно переглянулись, прежде чем один из них распахнул дверь и позвал: - Гражданин Дантон, выходите.
Дантон: В сопровождении охраны Дантон ввалился в тюремную канцелярию, точно в свою собственную гостиную. Покосился на сидящую на скамейке троицу и ухыльулся: - Вам идут новые прически, друзья. Лучше, чем эти длинные лохмы, которые нынче в моде. Сам он снял парик, обнажив коротко остиженную макушку. -Со мной у местного овечьего стригаля проблем не будет.
Верховное Существо: Поджавший губы куафер гневно зыркнул на некуртуазно заржавших стражников и для вида все же пощелкал ножницами возле затылка Дантона. - Я закончил, - буркнул он охране, убирая свое орудие труда в карман. - Можете сообщить гражданину Ришару, что осужденные готовы.
Верховное Существо: Один из стражников ушел, а его место занял новый. Негоже оставлять таких опасных врагов республики почти без охраны, пусть даже связанных. Не прошло и десяти минут, как посыльный вернулся обратно. Быстрота, с какой было исполнено поручение говорила о том, что все уже уже было подготовлено загодя. - Все готово, - сообщил он. - Граждане, на выход. Телега ждет.
Эро де Сешель: Эро поднялся со скамьи, невольно потянувшись - переменив положение, он почувствовал себя свободнее, несмотря на затекшие руки. Гордость осанки и врожденная грация движений не изменили ему и сейчас. - Граждане Республики, единой и неделимой, поприветствуем нашу судьбу вместе!.. Смерть объединит нас навеки подобно тому, как любовь объединяет ныне живущих, - Сешель поднял глаза к потолку, приняв некоторым образом даже мечтательный вид. - Впрочем, наше положение в чем-то даже лучше - любовь, сия ветреная дама, может и разлучить, нас же это не коснется.
Камиль Демулен: Глаза Демулена немедленно наполнились слезами. С трудом заставив себя подняться на ноги, он затравленно огляделся по сторонам. Однако спасения было ждать не откуда. Последний шанс был отвергнут им пару часов назад.
Дантон: - Гляди веселей, Люси! - сказал Дантон. Теперь, когда руки были связаны, он не мог подбодрить Камиля похлопыванием по плечу и старался компенсировать это преувеленно бодрым тоном. - На тебя будут все смотреть, помни об этом.
Камиль Демулен: От этой новости Демулену стало только хуже. Еще час прилюдного позора, когда добрые патриоты, еще недавно приветствовавшие Дантона и его "свиту" восторженным славословием, будут всячески поносить преступников. Люсиль, наверное, тоже увидит его из толпы...
Эро де Сешель: - Мы убедимся в любезности парижан – и вся печаль!.. Услуга за услугу, - откликнулся Эро. - Сон наяву, Жорж?
Дантон: - Почему сон? - спросил Дантон недоуменно. - Сон нас ожидает позже. Вечный. Если не случится чуда, конечно, но давайте лучше не надеяться на чудо, друзья. Будь что будет.
Эглантин: - Кошмар, только я почему-то никак не могу проснуться, - буркнул Фабр. Всякий раз, поводя головой, он ощущал непривычную легкость, и это выводило из себя. Он старался думать о том, что все продлится недолго, всего лишь какой-то час поездки по набережным от Консьержери до площади за бывшими садами Тюильри, и народу на улицах наверняка будет немного - ранний час, вряд ли приговор оглашали вчера на улицах, так что их проводят в последний путь разве что случайные зеваки. Но Господи, как же это было страшно. И что хуже всего - этот страх нельзя было показывать, иначе Камиль точно забьется в истерике, и выйдет не героическая смерть, а позорище.
Эро де Сешель: - Что внутри, то и вовне, - философски заметил Сешель. - Я допускаю мысль, что мы можем увидеть кого-то из знакомых - а какое прискорбное зрелище являют собой в подобные моменты те, кто склонен считать путешествие в данном экипаже тяжелейшим испытанием! Посему я питаю надежду, что поездка будет скорее приятной.
Камиль Демулен: Узкий коридор, по которому вели приговоренных, закончился дверью во внутренний двор тюрьмы. Здесь уже ждали две повозки. Одна из них, как успел рассмотреть Камиль, прежде чем спина солдата загородила ему обзор, была уже заполнена и тронулась с места сразу же, как только их с Дантоном вывели из здания. - К-кажется, я узнал среди этих людей в повозке Филиппо, - удивленно приподнял брови журналист, на секунду позабыв даже о собственном отчаянии.
Эглантин: - С ума сойти! - съязвил Фабр. - А кого ты ожидал встретить - Мари-Антуанетт? Так ее уже давно того... Мы потянули за собой всех былых друзей и соратников, так чего ты удивляешься?
Камиль Демулен: Камиль содрогнулся. - Т-ты хочешь сказать, что не одних нас казнят? - новость о том, что не только они оказались вовлечены в это дело, оказалась совершенно неожиданной. Хотя Беатрис Фабр... Со свойственным ему эгоизмом Демулен не задумывался о судьбе этой женщины до тех пор, пока не представил, что и Люсиль с её родней может пострадать. О чем-то подобном говорил ночью Робеспьер.
Эро де Сешель: Эро подумал про д’Эспаньяка, поставщика армии, которого он заметил ранее среди арестованных. Вне сомнения, и он там. Марк-Рене был аферистом, однако его общество за бутылкой вина весьма скрасило последние недели. Пожалуй, он мог бы назвать бывшего аббата если не другом, то хорошим приятелем. Как же он напугал однажды беднягу своими опасениями!
Эглантин: - Я хочу сказать, что Макс наш Неподкупный в бдительности своей отрезает не только пораженную заразой вольнодумства руку, но сразу и голову, чтоб с гарантией, - огрызнулся Фабр, в очередной раз устало удивившись наивности Камиля. - Что в наше дело затянуто невесть сколько народу сейчас, и невесть сколько погибнет потом. Но ты шагай, шагай, толпа желает если не хлеба, то хотя бы зрелищ. Он мазнул взглядом по множеству мелких, зарешеченных окошек камер Консьержери. Вдруг Беатрис там, вдруг ей удалось пробиться к окну и она видит его? Хотя сейчас она может просто-напросто его не узнать - всего лишь один из дюжины оборванных, растрепанных людей, под охраной гвардейцев неловко забирающихся в повозки смертников. И, как назло, выдался чудный весенний денек - солнечный и ясный.
Эро де Сешель: - Меня как-то назвали Фениксом Конвента, - улыбнулся Эро в ответ на слова Фабра. - Дивное прозвище, но вряд ли я его оправдаю, а как обидно! Фениксы - уникальные птицы. Кто может не ценить уникальность? Разве что тот, кто ее боится.
Эглантин: - Или завидует. Что ж, теперь Макс останется среди любезных его сердцу серых посредственностей. Летите, Феникс, только постарайтесь не споткнуться, а то мордой по булыжникам - не самое приятное в мире ощущение... Прошу прощения, что не могу подать руку.
Эро де Сешель: - Тонкое замечание, Фабр. Ибо даже у нашего... о, увы, уже не нашего... Архангела крылья далеко не белые. - Эро зашел в телегу и сел на скамью, окинув взглядом двор. - Насладимся видами!
Верховное Существо: Всеобщий переход в тему 15 жерминаля. По пути к месту казни.
Беатрис Ларошдрагон: Камера была погружена в безмолвие, когда тюремщик отпер дверь и втолкнул внутрь гражданку Фабр, на ватных ногах приплевшуюся за ним со двора. Привычка - великое дело, и арестантки, смирившись со своей участью и тюремным бытом, мирно спали, тишину нарушало лишь дыхание женщин да возня крыс по углам. Оторожно ступая между убогими соломенными ложами, Беатрис пробралась к оконной нише и попыталась выглянуть наружу сквозь зарешеченную амбразуру, приподнявшись на цыпочки и цепляясь за толстые металлические прутья. Робеспьер сказал - "казнят завтра". До утра не так уж и далеко, небо скоро начнет сереть, и сквозь утреннюю дымку будет видет тюремный двор, сейчас освещенный чадящими факелами. Опытные товарки по несчастью уже успели объяснить ей, в каком порядке совершается подготовка к казни, причем каждая судила об этом с таким видом, будто ее лично обезглавливали как минимум трижды. Беатрис отвернулась от оконца, съехала спиной по сырой стенке и села на полу, обхватив колени руками. Вокруг так тихо - она непременно услышит, когда во двор въедут повозки. Конечно, Франсуа вряд ли ее увидит, но Беатрис была уверена, что Шиповничек ощутит ее присутствие. Может быть, Господь привел ее сюда именно для того, чтобы было кому проводить Фабра Эглантина хотя бы взглядом? И даровал им друг друга на столь короткое время не для того, чтобы убедить в неотвратимости рока, а утвердить силу любви, золотой нитью тянущейся из жизни в посмертие? И именно потому Беатрис не испытывала страха, а только светлую грусть, как бывает, когда заканчивается что - то удивительно хорошее. -Господи, сделай меня орудием Твоего мира!Чтобы я сеяла любовь там, где царит ненависть... Ее губы шевелились в почти беззвучной молитве, которую некогда из глубины своего сердца исторг святой Франциск и назвал "Простой". В самом деле, что может быть проще? - Чтобы я приносила прощение туда, где живет обида. Чтобы я давала единство там, где царит раздор. Чтобы я устанавливала истину там, где бродит ошибка. Чтобы я возвращала веру там, где есть сомнение. Чтобы я давала надежду там, где есть отчаяние. Чтобы я приносила свет туда, где властвуют сумерки. Чтобы я возвращала радость там, где есть печаль. Лежащая рядом с ней женщина сонно заворочалась, подняла голову, пытаясь понять, кто это бормочет у нее под ухом, но, прислушавшись к словам, которые произносила беспокойная сокамерница, передумала призывать ее к тишине, а, приподнявшись на локте, стала внимательно прислушиваться, но Беатрис этого не замечала. - О владыко, сделай, чтобы не меня утешали… а я утешала; чтобы не меня понимали… а я понимала; чтобы не меня любили… а я любила... Господь был к ней милостив - он даровал ей все, о чем она просила, и Беатрис благодарила его за драгоценные дары от всей души, понимая, что далеко не всем посчастливилось придти к мысли о том, что поистине ценно в человеческом мире, правят ли им роялисты или республиканцы. Робеспьер не понимал, и Беатрис было искренне его жаль. Молится ли кто - то о нем? Любит ли его кто - нибудь? -Потому, что кто отдает… тот получает; кто забывает о себе… тот находит; кто прощает… тот получает прощение; кто умирает… тот воскресает в вечной жизни...
полная версия страницы