Форум » Дело Дантона (игра завершена) » 084. Процесс Дантона, день второй и последий. 14 жерминаля » Ответить
084. Процесс Дантона, день второй и последий. 14 жерминаля
Верховное Существо: место действия: Дворец Правосудия. Второй день заседания по делу Дантона и его сообщников решено было начать спозаранку. Никто толком не знал, кто первым вынес подобное предложение, но судьи и присяжные из Революционного трибунала с надеждой поглядывали на пустующие места генерального прокурора и подсудимых. Раз такая спешка, значит появились какие-то новые сведения и улики, позволяющие поскорее заткнуть Дантона... Затягивать опасный во всех отношениях процесс не хотелось никому.
Руаль Шалье: Девушка опешила, она не была готова к такому вопросу. Руаль вопросительно посмотрела на прокурора. - Я… Я не знаю. Я не присутствовала при освобождении. Я имела возможность видеть Антуана уже в карете… И не спрашивала его о деталях освобождения.
Верховное Существо: - Неужели? - спросил Эрман. - Не пытайтесь скрыть что-либо от суда. Никто из подсудимых не был связан с этим делом?
Руаль Шалье: Руаль была напугана. Что же делать, прокурор молчит… Единственное, что пришло ей в голову, это назвать пару фамилий из тех, что говорил ей Тенвиль. - Я совсем не уверена, кажется, их звали Гусман и… - девушка назвала наугад еще одно имя, - Сешель…
Фукье-Тенвиль: Вот видите! - торжествующе воскликнул прокурор. - Организовав побег Гро, обвиняемые тем самым признали в нем своего соучастника.
Эглантин: - Эро, - впавший в изрядное недоумение Фабр аккуратно подтолкнул локтем Сешеля, - кажется, я чего-то недопонимаю... Это что, ваша бывшая или очередная, и она уговорила вас во что-то вляпаться? Или сия красотка - просто подставной утеночек, вытащенный из тюрьмы в обмен на словоблудие в зале суда? Граждане, кто-нибудь из вас знаком с этой юной красотулей?
Эро де Сешель: Sancta simplicitas, девчушка по роковому стечению обстоятельств назвала наиболее подходящее имя… Эро, которого отозвали из его во всех отношениях неудачной последней миссии из-за анонимных доносов, как-то отстраненно подумал, что его ответ не будет иметь ровно никакого значения. Тем не менее он счел невозможным не заметить: - Хочу донести до сведения суда, что мне не доводилось встречаться лично с Антуаном Гро. Безусловно, вы можете использовать против меня мои же слова о друзьях, причислив к ним всех возможных эмигрантов, но вы не находите, что это глупо? - И вновь замолчал, покачав головой в ответ на слова Фабра.
Фукье-Тенвиль: - У нас уже имеется достаточно неоспоримых доказательств ваших связей с эмигрантами, - отрезал Фукье. - Показания гражданки Шалье лишний раз подтвеждают это.
Эро де Сешель: - Верно, вы обладаете вторым зрением, посему я даже опасаюсь спорить с вами.
Фукье-Тенвиль: - Вполне согласен с вами в том, что оспаривать факты - бесполезное дело, - заметил Фукье. - Но сейчас я хочу обратиться к гражданину Дантону. Он порылся в своих бумагах, выудив одно из писем, переданных ему Карно. - Ничто так не помогает установить истину, как незначительные, на первый взгляд, мелочи, - назидательно изрек он. - У меня в руках - письма, адресованные гражданином Дантоном жене. Так, в одном из них говорится следующее: "я рад, бесценный мой ангел, что букет лилий, который я велел доставить нынче утром, пришелся тебе по душе". Не кроется ли в этом некий тайный намек? Как известно, лилии - символ королевского дома. Не является ли "букет лилий" паролем, с помощью которого Дантон сообщает жене о предстоящей сходке роялистов? Или вот... - прокурор пробежался глазами по строкам: - "... закажи к завтрашнему обеду форель в белом соусе - ты ведь знаешь, наш гость очень разборчив в еде". Спрашивается: кто этот взыскательный гость? Наверняка один из аристократов, которых гражданин Дантон столь радушно привечал за своим столом.
Дантон: -Чушь собачья! - ответил Дантон. - Я чувствую себя так. словно попал в сумасшедший дом. Сначала какая-то малышка рассказывает про типа, который якобы был у меня дома... Теперь еще и букет из лилий. И за это нам всем хотят поотрубать головы?
Фукье-Тенвиль: - Советую вам воздержаться от столь резких выражений, гражданин Дантон, - холодно произнес прокурор. - Отвечайте по существу, если не хотите, чтобы вас лишили слова.
Дантон: Дантон буркнул что-то непечатное, но угроза быть лишенным слова подействовала на него, и он заговорил гораздо спокойнее - с тем кротким спокойствием, с которым обращаются к умолишенным и капризным детям. - На что я должен ответить по существу, Фукье? Никакого Гро я не знаю, и он не знает меня. Лилии - это просто лилии, моя жена их любит. А что касается форели, то я уж за давностью и не помню, для кого она была приготовлена. Не исключено, что для Робеспьера: у него слабый желудок, и он питается диетическими кушаньями, во избежание... скажем так, осложнений.
Фукье-Тенвиль: - Хорошо, оставим в покое желудок гражданина Робеспьера, - прокурор снова порылся в бумагах. – Гм... Любопытно, как вы объясните следующий пассаж: «Право, жаль, сокровище мое, что нездоровье помешало тебе быть со мною на давешнем представлении. На сей раз Эглантин превзошел самого себя». Объясните, что за представление имелось в виду? Не та ли гнусная пьеса, в которой поносятся члены Конвента?
Дантон: - Если вы скажете мне, каким числом датируется это письмо, я, может, и объясню вам, какое представление я имел в виду, - ответил Дантон, снова начиная раздражаться. - Увы, память меня подводит.
Фукье-Тенвиль: Прокурор поднес к глазам письмо: - Так-так... Вот, извольте: 15 вантоза сего года.
Дантон: - 15 вантоза сего года я был в деревне, - ответил Дантон, разведя руками. - Понятия не имею, о каком представлении вы толкуете. В Арси пьесы моего друга Фабра почему-то не идут.
Фукье-Тенвиль: - Следовательно, не вы писали это письмо? - прокурор помахал пресловутым листком. - Гражданин председатель, граждане присяжные, обращаю ваше внимание на то, что подсудимый отказывается признать подлинность собственного почерка!
Эро де Сешель: - Фабр, вам не кажется, что действо подходит к концу? - тихо спросил Сешель. - Мы участники пьесы, но какой акт сейчас на сцене? Вы великий притворщик, как и любой актер, - просветите нас.
Камиль Демулен: Демулен смотрел вокруг себя широко распахнутыми глазами. То, что происходило сейчас, было невозможно, но это всё равно происходило. Стайка судейских крыс на глазах набиралась наглости и уверенно загоняла в угол самого Дантона. Камиль тряхнул головой и с надеждой взглянул на Жоржа. Ведь тот специально тянет время, у него не может не быть какого-нибудь секретного гениального плана...
Дантон: Дантон оглядел товарищей и пожал плечами. - В голове не укладывается. Откуда мне, к черту, знать, писал я это письмо или нет? Я за свою жизнь написал немало писем и не могу упомнить их все. Но скажите мне, что такого крамольного в этом письме, даже если я его действительно писал?!
Эро де Сешель: - Жорж, при чем тут крамола, Эглантин, пьеса? Мы наблюдаем - найду в себе смелость выразить это словами - торжество революционного правосудия. Ибо истинное революционное правосудие гласит: зло из одного источника влияет на все остальное. Расхищение государственной казны приводит к успеху заговоров, а также способствует вздорожанию продуктов питания, например, форели в белом соусе. Уже то, что вы ели форель, делает вас "подозрительным" - по крайней мере, вы обязаны были поделиться ею с народом. Если бы вы знали, как я рад, что не пренебрег любезным приглашением сюда!
Дантон: Жорж Жак сперва покосился на Эро с недоумением - не сошел ли Сешель с ума? Но потом до него дошел смысл тонкой иронии товарища, и он одобрительно усмехнулся.
Эглантин: - Действие третье, ближе к финалу, те же и там же, вдобавок невинное дитя, обличающее злодеев... А самое досадное, граждане. кроется в том, что ни пятнадцатого, ни вообще в течение вантоза мы ничего не ставили по причине закрытия Театра Нации и перемещения труппы в полном составе в Люксембург. Жорж, а я уже не народ? Почему меня не позвали на форель?
Дантон: - А ты так уверен, что тебя не позвали? - спросил у Фабра Дантон.
Фукье-Тенвиль: - Гражданин Эро де Сешель! Ваша ирония более чем неуместна. Вам уже предоставлялась возможность высказаться, и вы явно злоупотребили этой возможностью. Впрочем, если у вас имеется что сказать по сути дела, позже вам дадут слово. Касательно же заявления гражданина Фабра хочу заметить: то, что 14 вантоза в Театре Нации не было представления, ни о чем не говорит. Более того: данное обстоятельство (вкупе с письмом) свидетельствует о следующем: в этот день была тайно поставлена некая пьеса Фабра, и подсудимые всячески пытаются скрыть этот факт. Имейте в виду, гражданин Дантон, - прокурор вперил взор в пылающее гневом лицо Жоржа Жака. – Суд стремится установить истину, и ваше упорное нежелание прояснить некоторые факты говорит не в вашу пользу.
Дантон: - Суд в настоящий момент занимается тем, что в народе зовется - простите - наматыванием соплей на кулак, - огрызнулся Дантон. - Не вижу, какую истину можно установить из фактов, что я когда-то в вантозе ел форель или присылал жене цветы. Допустим, это все правда. И что дальше?
Фукье-Тенвиль: - Дантон, вы упрекаете суд в мелочности? – прокурор повысил голос. – Однако днем ранее вам были предъявлены куда более весомые обвинения: служение тирании, сговор с Мирабо, Дюмурье и герцогом Орлеанским, сношения с испанскими и английскими роялистами. То, что мы разбираем сейчас, должно лишь подтвердить вашу виновность. Вы путаетесь в деталях, сбиваетесь, отрицая даже очевидные факты. Так как же вы хотите убедить суд, что невиновны в тех ужасных преступлениях, которые привели вас на скамью подсудимых?
Камиль Демулен: - Хватит!!! - Демулен не мог больше молчать и в отчаянии вскочил с места прежде, чем товарищи успели его удержать. - Кучка л-лжецов и негодяев! Вы! - журналист простер руку в сторону прокурора и судей, - сколько можно выслушивать все эти абсурдные обвинения! Они настолько нелепы, что их нельзя опровергнуть лишь потому, что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не воспримет их всерьез. Теряя над собой всякий контроль, взбешенный Камиль рванулся к ограждению: - Мерзавцы! Вы не сможете погубить тех, кто чист и кому не в чем себя упрекнуть перед Республикой!
Эглантин: - Они рухнули под грудой абсурдных обвинений, так и не сумев доказать, что черное - это черное, а белые лилии - всего лишь белые лилии. Спорю на половину той якобы украденной мною суммы - сейчас кого-то вышвырнут из зала. В горячности своей Камиль прав, а в формулировке - нет. Кажется, нас уже погубили. Фабр не сделал ни единого движения, чтобы попытаться угомонить журналиста. Пусть кричит, это его право и его правда. А он - он устал и не знает, что еще можно сделать. Беатрис нашла в себе силы промолчать - обвинение отыскало другую свидетельницу, посулив ей луну с неба и освобождение из-под стражи. Странное дело, Эглантин даже не испытывал злости по отношению кэтой девушке, как бишь там ее... Руаль.
Верховное Существо: С каким же нетерпением Эрман ждал этой минуты - когда подсудимые снова начнут свои беспорядки! Он вскочил и зазвонил в колокольчик. - Довольно, граждане! Мы достаточно тепели. Я требую удалить обвиняемых из зала.
Камиль Демулен: - Не имеете права! - Демулен то краснел то бледнел. - У нас нет иных защитников, кроме нас самих! А народ... О бедный, обманутый народ! Народ безмолвствует. Но лишь до тех пор, пока его держат в неведении о чудовищных преступлениях тех, кого он наделил властью! Но народ узнает! Он защити нас!
Верховное Существо: Национальные гвардейцы двинулись к подсудимым, но пока не решались коснуться их даже пальцем. Как можно схватить и выволочь из зала таких людей?
Камиль Демулен: Видя, что его не спешат прерывать, Демулен продолжал сыпать обвинениями в адрес суда. В голове журналиста мелькнула мысль, что нужно потребовать вызвать в зал гражданина Робеспьера. Ведь это ему мешал Жорж?.. Камиль задумчиво прикусил губу.
Эро де Сешель: - Друг мой, вы ощущаете себя правым, но постарайтесь смириться, что это - единственное ваше утешение, - Эро осторожно взял Демулена за руку. - Вы возмущены, и на то есть понятные причины, но подумайте, к кому обращены сейчас ваши слова? Оглянитесь...
Верховное Существо: -Пройдемте, граждане, - предложил неловко и смущенно один гвардеец, не решаясь применить силу.
Камиль Демулен: Камиль судорожно стиснул ладонь бывшего аристократа, но остался стоять. Гвардеец колебался между служебным долгом и собственной совестью. Две чаши весов замерли в шатком равновесии. Дрогнула рука, подносящая зажженный факел к куче хвороста. В этот момент безымянного гвардейца можно было подтолкнуть правильными словами, убедить его объявит вне закона трусливых и продажных судей, что нервно комкали свои обвинительные документы позади смущенных военных... Однако Камиль этого не сделал. Он просто молча смотрел на нерешительно шагнувшего к нему солдата. У этого гвардейца было простое веснушчатое лицо и рыжеватые волосы. А на потертом мундире не хватало двух пуговиц. Демулен смотрел на него, а драгоценные секунды, когда еще можно было придержать лавину, сказать несколько Слов и направить её в другую сторону безвозвратно утекали. Пустой зал задрожал и потерял четкость очертаний, но Демулен не сразу понял, что это его глаза наполнились слезами. - Именем Республики, - солдат говорил чуть ли не извиняющимся тоном, - подсудимым предписано покинуть зал суда. Заседание будет продолжаться в их отсутствие.
Эро де Сешель: Эро посмотрел на Дантона. Он мог бы встать сейчас и сделать первый шаг по направлению к гвардейцам... а по сути - Эро де Сешель осознавал это - к эшафоту, но то ли желал увидеть какой-то знак от «министра революции», то ли размышлял, сделано ли все, что можно.
Дантон: Дантон, скрестив руки на груди, молча ждал, пока его уведут. Сам он никуда идти не собирался, не желая облегчать жизнь гражданам судьям. Если хотят убить его - пусть хотя бы приложат некоторые усилия, уж слишком легко им все дается.
Камиль Демулен: Силы и боевой задор покинули Демулена сразу, как только давешний рыжий гвардеец деликатно взял его под локоть. Отчаяние и безнадежность правили бал. Истратив весь запас красноречия в короткой яростной вспышке, журналист сник, повесил голову и безропотно позволил увести себя по направлению к выходу из зала.
Эглантин: - Спасибо, все свободны, встретимся завтра, - фраза, которой традиционно оканчивались репетиции, подвернулась как нельзя кстати. Вот и закончился их спектакль, и не будет ни аплодисментов, ни букетов с восторженными записками. Ничего не будет. Камиля вели к выходу из Зала Трибунала - кажется, гвардеец не вел его, но скорее деликатно поддерживал, не давая упасть, и та же участь ожидала остальных. Еще никогда в жизни Фабра дЭглантина не вытаскивали откуда-то силком, и ему не слишком-то хотелось на склоне лет испытать на собственной шкуре, каково это будет. Он бы предпочел уйти сам, чтобы никто его и пальцем не тронул... но уйти - признать себя сдавшимся, пусть не перед толпой, пусть всего лишь перед судьями и самим собой. Эро вроде обозначил намерение двинуться с места, но передумал, а Жорж Жак вообще высился на слишком хлипкой для него скамейке, как скала. И Фабр просто отвернулся, глядя в высокое и грязное окно суда. Там, за окном, было солнце и весенний день, был город, который он любил. Там было все, а здесь - ничего.
полная версия страницы